Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Но это же противоречит закону Маат!

– Да, и нашему тоже. Мы хотим знать, каково его мировоззрение, потому что живем на его земле.

– Он сильно отличался от других…

– Да. В некоторых вопросах он был похож на нас, если не считать изображений и алтарей.

Я кивнул.

– Вы правы. Он был нисколько не похож на прежних фараонов, он не был отчужденным и надменным, он был близким и добрым. Я расскажу вам одну историю. Дворец, как и сам город, строился в спешке. Не из камня, чтобы стоять вечно, подобно Фивам, он не был ни таким большим, ни таким высоким, его колонны не стали самыми толстыми, а статуи – самыми внушительными. Я был слугой и не понимал, почему он это сделал, но Эхнатон в глубине души знал, что город долго не простоит, что он мечта или видение человека… возможно, бога, но преходящая мечта, короткая, как человеческая жизнь. Я приведу вам его слова:

«Я знаю все о богах… но им пришел конец, хотя они были сделаны из золота, серебра и драгоценных камней.

Мой бог – этот тот, кто не был сотворен.

Творец.

Он не создан человеком».

– Это так похоже и так непохоже на нашего Бога! – сказал Иосиф. – Мы очень хотим знать о фараоне как можно больше.

Я погрузился в воспоминания. Очнулся я лишь тогда, когда Иосиф прикоснулся к моему плечу. Я улыбнулся и продолжил:

– Когда я был ребенком, я воспитывался вместе с детьми фараона, как еще один его сын. Не испытывая страха перед фараоном, я спросил его однажды, почему в Фивах усыпальницы и храмы Амона поражают своим величием, а наш дворец совсем небольшой.

– Он не рассердился?

– Нет. Он ответил, что в Фивах огромные дворцы и статуи внушают страх, он мерз там по ночам, и у него болели суставы. Поэтому он выстроил маленький, но теплый и уютный дворец, с террасными садами, где можно играть, и великолепными росписями на стенах, не в пример изображениям военных сцен в Фивах, которые могут напугать детей. Вместо фресок, на которых фараоны рубят головы врагам, он велел расписать свой дворец сценками охоты и рыбной ловли, картинами природы, которые вызывают улыбку и воспоминания о детских играх.

Иосиф восторженно захлопал в ладоши.

– Он ответил так, как отвечают ребенку.

– Как вы ответили бы ребенку.

– Пожалуй. – Он озабоченно посмотрел на меня. – Как, по-твоему, его сын усвоил что-либо из его учения?

– Нет. Я полагаю, он уже сменил официальную религию, стер изречения и имя своего отца, уничтожил его статуи и разрушил его усыпальницу, чтобы помешать ему занять на своде Нут место рядом с другими богами.

При упоминании о богах Иосиф нахмурился.

– Это тебя возмущает?

Я искренне рассмеялся.

– Нисколько. Меня возмущает то, что сын бесчестит отца, каким бы способом он это ни делал. Тем более что отец подарил ему столько любви. К тому же это и нецелесообразно. Он должен знать, что жрецы Амона никогда не примут фараона, который был взращен на другом учении, как бы он потом ни выказывал верность Амону. Они считают его испорченным, нечистым, и после его смерти точно так же сотрут его имя и разрушат его изображения. Но он не только высокомерен и честолюбив, но и слаб. Он по-детски безумен и всегда будет думать, что управляет всем, однако на самом деле он очень нуждается в помощи, которую всегда отвергал, считая ее посягательством на свою власть.

– А политические решения?

– Он оставит их жрецам, или же они будут им управлять, заставляя исполнять свои желания.

– Тогда мой народ погиб.

– Да. Если вы не хотите стать рабами, вы должны покинуть Две Земли и искать другое место.

– Это будет нелегко.

– Конечно. Новому фараону нужны средства и дешевая рабочая сила. Наступили плохие времена, вот-вот начнется война. Ему понадобятся все ресурсы, и он выжмет их любой ценой, если так решат жрецы.

Иосиф удивленно посмотрел на меня.

– Похоже, ты его поддерживаешь.

– Ни в коем случае. Я уверен в одном: если хетты вторгнутся в нашу страну, они навяжут нам своих богов, диких и кровавых, совсем не таких, как Амон и древние боги. С Амоном у вашего народа есть шанс спастись бегством и найти себе новую землю, но с хеттами нынешнее уединенное существование покажется вам сладкой жизнью.

Каждый день я сидел в углу двора и смотрел на Нефертити. Я молча обожал ее и восхищался ею.

Я совершал долгие прогулки с целью изучить окрестности. Не получив ответа от Иосифа, я расценил его молчание как согласие и занялся подготовкой обороны. Ночью я устроил проверку караульных и убедился, что они абсолютно не готовы к нападению, а тем более к масштабному столкновению с войсками противника. Они погибнут, как птички, которых мы с Тутом сбивали палками, пока Эхнатон не застал нас за этим занятием и не отругал за бесцельное лишение жизни.

Я отобрал самых сильных юношей и объяснил им, что значит стоять в карауле, затем распределил их по довольно отдаленным друг от друга определенным мною пунктам и придумал беззвучную систему сообщения, которая, похоже, не использовалась в египетских войсках.

Немного успокоившись, я сосредоточил свои усилия на том, чтобы влиться в общину. Я участвовал в каждодневной работе и даже, вызвав у всех смешки, впервые в жизни копал землю в огороде.

Особенно меня волновало то, что за прошедшее время хетты наверняка успели собрать могучее войско. Я досадовал на то, что не знал, состоялась ли решающая битва, а если нет, сколько времени до нее осталось.

Меня также волновала судьба моего отца, но здесь царил такой покой, что одна мысль о том, чтобы покинуть это место, ввергала меня в неведомое прежде беспокойство. Связь, установившаяся между этими беззащитными мужчинами и женщинами и мной, крепла день ото дня. Несмотря на вполне понятную настороженность, которую они испытывали к нам вначале, в конечном счете нас безоговорочно приняли.

Я по-прежнему любовался Нефертити, никак не обнаруживая себя. Ее счастье было моим счастьем, и я боялся, что мое появление напомнит ей о прошлом, хотя и чувствовал настоятельную потребность поговорить с ней. Видеть и не иметь возможности до нее дотронуться было мучительнее физической боли. Желание быть рядом с ней настолько поглотило меня, что я решил отвлечься, обучая юношей владению оружием. Остался позади еще один мирный год, и я задыхался без моей царицы. Я не мог к ней приблизиться и не мог ее покинуть. Я жаждал знать, что происходит за стенами поселения, но если бы я ушел отсюда, то, возможно, никогда не вернулся бы. Мне не терпелось узнать о моем отце, об Эйе и о бесчестном фараоне, когда-то моем свете.

Однажды утром, когда я занимался с группой мужчин, я увидел бегущую ко мне женщину. Сердце у меня сжалось. Первым делом я подумал, что нас обнаружили. Я жестом приказал мужчинам бежать в поселение, чтобы организовать оборону, но женщина остановила нас недовольным жестом, словно упрекая в том, что мы играем в героев, тогда как происходит нечто по-настоящему важное.

Она молча подошла ко мне.

– Женщина! – произнесла она, тяжело дыша.

Я взял ее за плечи и, опасаясь худшего, невольно тряхнул, чтобы она продолжала, но она улыбнулась:

– Она заговорила! Она говорит! Это замечательно!

Я смущенно улыбнулся своим ученикам, как улыбается мужчина, узнавший, что его жена рожает, и помчался сломя голову в деревню.

Но, прежде чем войти во двор, я постарался взять себя в руки. Как мне себя вести? Я всегда думал, что она вернется к полноценной жизни благодаря моим заботам, но не был готов к тому, что кто-то другой поможет ей обрести душевное равновесие. Возможно, это означало, что я вовсе ей не нужен или что мое присутствие способно ввергнуть ее в прежнее состояние.

Шум голосов прервал мои размышления. Происходило нечто весьма странное, явно никак не связанное с обретением ею дара речи. Предположив, что ей грозит опасность, я без долгих раздумий бросился туда.

И замер на месте от изумления.

49
{"b":"547127","o":1}