Мне удалось добиться того, что она устремила взгляд во тьму. Сначала она ничего не могла разглядеть, так как всегда смотрела лишь на солнце и на свет и не умела воспринимать отсутствие первозданного света, не могла жить без этого света, света Эхнатона, и потому избегала мрака.
Смотрела она недолго, но в следующие ночи я заметил, что она старалась охватить взглядом все больше пространства, постепенно привыкая к темноте.
И ночь полюбилась ей.
Через несколько дней с пеной у рта пал еще один конь. Не в силах помочь бедному животному, мы бросили его. Я не стал терять драгоценное время даже на то, чтобы помочь ему достойно умереть. Я боялся разбить сердце Нефертити и к тому же понимал, что скоро сбегутся хищники, и если конь еще будет жив, он не даст просто так сожрать себя, ибо нет животных более благородных и отважных, чем лошади. Я не знал, кому молиться, и молился всем богам сразу, чтобы они спасли Ка бедного животного.
Нефертити продолжала таять, а я сам еще не осознавал, насколько утомлен. Я выбивался из сил, напрягая измученные мышцы, не позволяя зажить глубоким ранам, приносящим мне невыносимые страдания. Темные круги под глазами, открытые раны на коже, растрескавшиеся губы, онемевшие руки и ноги… Я хорошо знал эти симптомы и понимал, что должен срочно найти какое-нибудь решение.
Когда от жажды начинала кружиться голова и очертания предметов теряли четкость, меня охватывала паника. Если я лишусь способности рассуждать, мы окажемся игрушкой в руках любого разбойника, которых немало в пустыне. К тому же ясность мыслей необходима, чтобы мы не стали ходить кругами. Пока я еще сохранял способность ориентироваться, но не знал, надолго ли меня хватит.
Я постарался успокоиться. В ту ночь я убил одного коня. Осталось только три. Я сделал это тайком, чтобы Нефертити не могла ничего увидеть и услышать. Мы устроили настоящий пир, позволивший нам восстановить силы, и за несколько дней я надеялся преодолеть значительное расстояние и найти хоть немного воды или набрести на людское поселение, где мы могли бы отдохнуть. У меня были при себе ценные вещи, которые дал мне Эйе, за них мы могли бы купить еду и, если понадобится, молчание. Однако приходилось продвигаться вперед с осторожностью, ибо жители пустыни не дремали. Я не сомневался, что за сообщение о том, где мы находимся, было обещано вознаграждение, только так нас можно было отыскать в пустыне, где никто не признавал законов и не был предан правителю. Залогом сотрудничества с фараоном служила жажда наживы.
И мы пустились в путь. Из‑за невыносимого зноя мясо очень быстро испортилось, но благодаря ему мне все же удалось вселить в Нефертити некоторую надежду, я постарался убедить ее, что наши дела идут гораздо лучше, охотиться стало легче и скоро мы доберемся до храма, который ищем.
И впрямь, развязка стремительно приближалась. Что касается меня, будь я здесь один, без труда смог бы выжить, но заботиться о Нефертити становилось все тяжелее. Я так и не оправился от ран, день ото дня мне становилось хуже. Рана на ноге открылась и, похоже, начала воспаляться.
Я потерял счет дням, проведенным в пустыне, и задавался вопросом, не пора ли нам встретить признаки жизни, пусть и скудной. Разум мне подсказывал, что мы преодолели огромное расстояние, мы вполне могли уже пересечь пустыню по эту сторону Нила (и даже бесконечные ливийские пески), однако я чувствовал, что мой рассудок стремится бежать от моего сознания, и лучше, чем когда-либо, понимал Нефертити. С каким удовольствием я предался бы сладкому безумию! Но от меня зависела жизнь Нефертити. К тому же я был убежден, что еще не выполнил своего предназначения в этой жизни, сколько бы мое Ка ни призывало меня бежать из этой негостеприимной земли, где находилась моя любовь. Ради нее я не должен был сдаваться, как и у нее, у меня не осталось сил на то, чтобы вернуться, и мы оба неминуемо погибли бы в пустыне, а наши души были бы съедены зверями. Вот почему тот отважный солдат попросил меня его прикончить!
Я продолжал предаваться пустым размышлениям, и это было мучительно. Что я знал о богах, душах и загробной жизни, если молился единственному богу, который к тому же оказался ложным, хотя верить в него было легче и проще, чем в древних богов! Лучше бы мне тогда сосредоточиться на этой жизни и на том, как ее сохранить, вместо того чтобы размышлять над вещами, превосходящими мое понимание!
Время от времени я задавался вопросом, не следует ли безболезненно лишить жизни женщину, которую я любил. Она приняла бы смерть, достойную царицы, а я, похоронив ее в каком-нибудь подобающем ее сану месте, отыскал бы где-нибудь поблизости разбойников и принял смерть, достойную воина. Тогда мы, по меньшей мере, могли бы рассчитывать на справедливый суд Осириса, если тот существует. Пусть даже одна Нефертити, за которой я не знал грехов, тогда как я, с точки зрения любого бога, заслуживал сурового приговора.
Эта мысль овладела мною и преследовала в течение нескольких дней, показавшихся мне вечностью из‑за трудностей пути, невыносимого зноя и собственной слабости.
Спустя два дня, между приступами лихорадки, я осторожно закрыл глаза своей нежной Нефертити и схватился за кинжал, собираясь перерезать ей горло.
Но я не смог этого сделать.
Рука, державшая кинжал, задрожала. Я поддался отчаянию, и меня сотрясли рыдания. Забыв обо всем, я плакал, прижавшись к ее щеке.
Вдруг что-то коснулось моей растрескавшейся кожи. Ее губы. Она целовала меня. Пила мои слезы.
Не знаю, так ли она это понимала, как я. Поцеловав ее, я позволил ей пить влагу из моих глаз, пока они не высохли, пролив реки слез облегчения и утешения, любви к ней и благодарности Атону, который вновь дал мне верный знак.
Она сделала выбор. Я думал, что она тоже предпочитает умереть, медленно и безболезненно теряя силы, а потом погружаясь в вечный сон, но я ошибся.
Она не хотела умирать и по-своему боролась за жизнь, об этом говорили не поцелуи, которыми она осыпала мое лицо, но страстное желание утолить жажду.
Этого оказалось достаточно. Я буду идти вперед до последнего вздоха.
Эта мысль придала мне сил, и я пожертвовал предпоследним конем. Последнему я дал выпить крови его товарища. Он пил жадно, как и мы. Хорошо, что Нефертити не понимала, какую пищу я подношу к ее губам. Давая ей подобное нечистое питье, я мысленно просил у нее прощения.
Наполнив кровью меха, я отрезал кусок мяса, который намеревался сохранить как можно дольше. Однако отчетливо осознавал, что мы не сможем убить последнего коня, ибо это означало бы конец всему.
В моменты моего глубочайшего отчаяния глаза Нефертити, казалось, оживали и ее руки даже гладили мои, это придавало мне сил. Теперь, когда к ней в любой момент могла вернуться ясность сознания, я не мог ее подвести, хотя из‑за воспалившейся раны меня терзала лихорадка, а ногу словно поджаривали на медленном огне.
Но мясо и кровь, которые вскоре испортились, не могли помочь зажить моей ране. Теперь у нас не было ни воды, ни пищи, а я был так слаб, что, отбросив всякую предосторожность, вручил нашу судьбу последнему коню.
Днем мы искали какую-нибудь скалу, в тени которой бедное животное могло бы укрыться от солнца, и спали под колесницей до сумерек беспокойным сном, не освежавшим, а еще больше иссушавшим нас.
Ночью мы сидели в колеснице, тесно прижавшись друг к другу, и я понукал своего четвероногого товарища, которого любил как брата, которого у меня никогда не было, и между приступами бреда беседовал с ним и с Нефертити, уговаривая их и самого себя не сдаваться в борьбе со смертью.
Я отчаянно боялся утратить бдительность. Я уже потерял счет убитым змеям, хотя хорошо знал правила поведения в пустыне, и большинство из них, щадя нас, просто проползали мимо. Я получил от доброго Сура на редкость полезные уроки, ведь нубийцы – истинные знатоки змей, и даже говорят, что некоторые племена приручают одних змей и те охраняют их дома, с удовольствием поедая других пресмыкающихся. Из сорока видов змей священными для нубийцев являются лишь два, в том числе гигантский питон, однако в Египте особо почитают кобру. Эту большую красивую змею легко заметить, и она не так уж опасна. Более ядовиты маленькие гадюки, они зарываются в песок и неподвижно ждут там часами, пока какое-нибудь неосторожное животное не пройдет, на свою беду, мимо… Смертоносный яд опасен даже для богов, сам Ра едва не погиб от укуса такой змеи, и был спасен только благодаря хитрости Исиды.
