Однажды Вадим сидел в своей комнате и безудержно плакал, положив на стол голову: мать угасала.

— Сынок! — услышал он слабый голос матери. — Вадимка!

Он вскочил. Мать стояла на пороге и шаталась, как былинка.

Сын подхватил ее, слабую, еле живую, и потом, обнявшись, они долго сидели на кушетке, радуясь, что возвращаются к жизни.

В училище Вадим был молчалив, сосредоточен, накален, и, поглядывая на него, Сережка Лебедев догадывался, что живет он одной мечтой — отомстить убийцам братьев.

Кипучее сердце Вадима не хотело терять ни секунды. Действовать! Действовать! Но как? И Вадима осенило: он пошел к матери Сергея и сказал ей прямо:

— Наталья Владимировна! Я могу наделать глупостей: готов броситься на первого попавшегося мне жандарма, бить и кусать его. Помогите советом, научите: что мне делать? Я не хочу погибнуть зря, не истратив всех сил, а их во мне много!

Наталья Владимировна строго смотрела на Вадима.

— А почему ты пришел ко мне?

— Я был слепцом, я жил только ребяческой бездумной жизнью… но я часто прислушивался к разговорам братьев, и… у вас в доме… и я знал, вернее, догадывался… а сейчас будто пелена с меня слетела, и я бросился к вам. Мне больше некуда идти, не бойтесь меня, я уже не мальчик!

Лебедева улыбнулась и сказала как равному:

— Посоветуюсь с товарищами, и решим, чем ты нам можешь быть полезен. Сказать по правде, я тебя уже поджидала — знаю ведь тебя столько лет и изучила твой нрав, мальчик мой. Ты должен дать мне слово, что самостоятельно, без совета со мной, не сделаешь ни одного шага. Верь мне — мы живем в преддверии больших событий, наступают дни решительных и беспощадных схваток, ты будешь нам очень нужен, но от тебя потребуется хладнокровие и выдержка бойца. А эти качества надо в себе вырабатывать не день и не два. Нужна святая ненависть к поработителям, а не слепой гнев. Будни революции, Вадим, порой внешне бесцветны и однообразны. Хлеб революционера солон и горек. Напряжены до предела дни его: труд, труд и борьба! Революция не требует отречения от жизни и ее благ, но в нужный час она может потребовать полного самоотречения и даже высшей жертвы — твоей жизни. Высок и благороден подвиг твоих братьев, отдавших молодые жизни во имя грядущей революции, Я знаю, Вадим, как ты рвешься отомстить. Тяжкое испытание выпало на твою долю, и ты должен мужественно и стойко выдержать его. Выдержка и дисциплина, — отныне ты не принадлежишь себе. Если ты оправдаешь доверие и пойдешь к цели убежденно, я буду рекомендовать тебя, Вадим…

С того памятного разговора Вадим окончательно стал своим человеком в доме Лебедевых. И привязался и полюбил мать Сергея, как свою маму Машу, и часто корил себя за мальчишеское верхоглядство: ранее не мог понять женщину со скупой улыбкой и неугасимо страстной душой борца и искателя социальной правды.

— Ты, конечно, знаешь, Вадим, что Сережа родился и вырос в тюрьме? — как-то спросила Наталья Владимировна, и улыбка на миг мелькнула на ее усталом лице: она заметила его изумление. — Значит, Сережа тебе не говорил? Узнаю сына — лишнего не скажет! Однажды я его предупредила, что о нашем прошлом не следует ничего говорить — ни другу, ни недругу, — и парнишка мой замкнулся на семь замков! Кремешок! — Она добавила тихо, доверчиво: — Про меня и Сережку сказал один человек: «Мама — кремень, а сын — кремешок!» Забавно?..

Наталья Владимировна умолчала о главном — эти слова были сказаны недавно; она доложила товарищам по партии, что порученное ей задание выполнила вместе с Сережей. Они разбросали противоправительственные листовки в офицерских казармах и кадетском корпусе.

На вопрос, как ей удалось туда проникнуть, Лебедева отмолчалась: суеверно не любила возвращаться к пережитым опасностям. Быстрая, смелая, находчивая в минуты риска, Ласточка (так звали ее партийные товарищи) обладала незаурядным даром перевоплощения: она легко преображалась в крестьянку, горожанку-простолюдинку, учительницу, машинистку, а в случае необходимости и светскую даму. Она была образованным и начитанным человеком. Это всегда служило ей верную службу.

Однажды в фойе иллюзиона, дожидаясь начала фильма, Лебедева услышала разговор двух господ в штатском. Беседа шла на французском языке. Она поняла, что господа присланы в Хабаровск издалека, может быть из Петербурга, со специальным заданием разгромить социал-демократическую организацию города. И самое страшное — в партию проник провокатор!

На экране, быстро семеня ногами, вращая подведенными глазами, стремительно жестикулируя, мелькала Вера Холодная.

А мысли Лебедевой бежали еще стремительнее, еще лихорадочнее. Что делать? Сообщить своим? Но тогда может затеряться след этих двоих и прерваться нить к предателю.

Она приказывает себе успокоиться, тушит волнение и вырабатывает план действий. Надо идти по их следам, узнать, где они остановились. Известить товарищей…

Не поворачивая головы, боковым зрением она следила за теми двумя, которые сидели впереди нее. Зал был погружен во тьму. Вдруг она заметила, что в том ряду поднялась одна фигура, потом вторая… третья! Они? Но почему трое? Ведь они явно в целях конспирации уходят до окончания фильма и будут следить, не выйдет ли кто-нибудь за ними!

Что же делать? Наталья Владимировна быстро встала и юркнула под портьеру двери запасного выхода. К счастью, дверь не была заперта, и она вышла во двор.

Опасливо замерла в воротах: три человека спускались с Большой улицы и шли по направлению к ней. Они! Вдавилась в стену: только бы не заметили! И неожиданно узнала третьего, — он был в организации недавно, с полгода, уже блестяще выполнил несколько поручений, с готовностью шел на любой риск, первым откликнулся на ответственное задание, ни в ком он не вызывал настороженности, недоверия.

Наталья Владимировна затаив дыхание следила, как три человека спускались вниз, к Чердымовке; затем стремглав помчалась предупредить товарищей.

Рекомендации этого человека при проверке оказались поддельными; захваченный врасплох, предатель признался, что был заслан «сверху».

Господа в штатском уехали восвояси не солоно хлебавши: их подручный бесследно исчез. Вот тогда-то и услышала Лебедева одобрительное: «Кремень!»

Прошло несколько лет, по праву встал рядом с ней и шагнул в будущее сын, родной мальчик, Сережка!

«Мама — кремень, а сын — кремешок!»

— Да, да, Вадим! Семь лет был Сережа маленьким арестантиком. А ты не замечал его бледности, которую не в силах снять даже хабаровское солнце? Это специфически тюремная бледность, которая появляется, если человек просидит в тюрьме несколько лет. Семь лет просидел он со мной в тюрьме, потомственный революционер, сын бунтаря! Ни у меня, ни у мужа нет родных, и нам некому было отдать сына на воспитание, когда мы оказались в тюрьме. Они не раз пытались отнять у меня Сережу и отдать его в приют или воспитательный дом. Я поднимала отчаянный бунт, не давала оторвать его от меня: знала, что тогда я навсегда лишусь сына. Каждая попытка обеспокоенных тюремщиков — как же, в тюрьме жил вольный человек! — кончалась тем, что я объявляла голодовку. Следом за мной начинали бунт тюремные товарищи: кричали, били в двери, в знак солидарности со мной отказывались от пищи. Взбудораживались все политические заключенные. Дело принимало широкую огласку, становилось известным и на воле. В борьбу за Сережу включались подпольщики — в тюрьму, к генерал-губернатору, в полицию, в Петроград к высшим властям летели телеграммы, письма, петиции, требования: «Оставьте хоть в тюрьме в покое несчастную мать, не трогайте ее сына!»

На время нас оставляли в покое. А потом все начиналось снова.

Сережа и в тюрьме обнаруживал основные черты характера — был ровен, все время чем-то занят: писал, читал, собирал кубики. Только перед часом прогулки он начинал проявлять небольшое нетерпение. Женщины совершали прогулки в тюремном дворе, двигаясь одна за другой, с руками, заложенными за спину; Сережа шагал рядом со мной, тоже заложив руки за спину. Мужчины в своих камерах забирались на окна, чтобы взглянуть на арестантика. Весть о без вины виноватом маленьком заключенном обошла многие тюрьмы, остроги, оттуда приходили посылки — вскладчину покупались Сереже книги, игрушки, одежда. Я читала ему сказки, произведения классиков, рассказывала о жизни растений и животных.