— Хорошо! — сердито буркнул Аристарх и со злобой щелкнул замком. «Когда вас черти от меня унесут?»

Ночь он спал мало и тревожно. «Теперь еще и мальчонка Семена Костина на моей совести повис, как крест чугунный. Жалость? Нет никакой жалости! Раскаяние? Глупости! За свою и Степкину шкуру трясусь».

На рассвете Лаптев исчез в темноте, словно испарился.

«Ходит как неслышно, ровно таежный охотник», — отметил Аристарх и стал бродить по двору.

Через полчаса, не больше, в калитку стукнули, как условлено, три раза.

«Вернулся. Скоро-то как! Значит, напал на след…» — зашлось в внезапном испуге сердце Аристарха.

Молча шмыгнув мимо него, Лаптев протрусил в дом. В моленной через минуту все были на ногах.

Калмыковцы торопливо проверяли винтовки. Верховский коротко отдавал распоряжения.

— Мы уходим, Аристарх Аристархович, — сказал капитан, — больше не вернемся к вам. Уйдем из Темной речки. Благодарим за приют, — и он вытащил бумажник.

Лаптев, суетливо мыкавшийся в нетерпении из угла в угол, заметил его движение и бросился к капитану.

— Мы в расчете с ним, господин Верховский, — торопливо проговорил он, жадно поглядывая на пухлый бумажник офицера, — я отдал условленную сумму.

— Ничего мне больше не надо! — поспешил ответить Аристарх. — Места не пролежали.

— Ну хорошо! Мы найдем способ отблагодарить вас, — любезно проговорил капитан, — не будем терять драгоценного времени. В путь! — уже властно приказал он. — По одному. Не шуметь!..

Семен Костин, узнав о несчастье в семье и получив сведения, что каратели ушли из села, ночью пришел домой.

На рассвете дом окружили калмыковцы и захватили Семена и Варвару.

Утром по селу разнеслась эта потрясшая всех весть.

Односельчане сбежались к Костиным. Никанор Ильич, белый как покойник, лежал на лавке и, с трудом втягивая воздух в худую грудь, рассказывал:

— Семен ночью к нам стукался. «Нет, спрашивает, в селе белых-то?» — «Нет, говорю, ушли, распроклятые». Полегли спать. Я не слышал, как они вошли. Проснулся — уже Семена под винтовками держат, руки назад вяжут. Варваре тоже руки скрутили. Вскинулся я к ним с лежанки, а офицер русский, который у нас палачил, велел казакам меня связать: «Пусть под ногами не путается». Бросили на лавку и ушли. И моих увели. Спасибо Лерка утром прибежала, выпутала из веревок. Осиротел я теперь, совсем осиротел. Пропал Семушка, пропала и сношка… — причитал старик.

— Ой! Невмоготу мне жизнь такую терпеть! — негодующим воплем вырвалось у бабки Палаги. — Киплю как котел. Горюй не горюй, Никанор Ильич, а поспешать надобно — партизан известить. Может, в погоню пойдут, отобьют Семена с Варварой. Вставай, перемогайся, Никанор Ильич! — Она трясущимися руками выбила о край печки трубку, набила ее доверху табаком и закурила, нетерпеливо вдыхая табачный дым.

Никанор Ильич приподнялся, сел на лавку.

— Сам поеду. Помоги, Палагеюшка, лошадь запрячь. Умирать не приходится, Онуфревна подождет…

— Где только они, клятые, таились-прятались? Не иначе, в нашем селе приют нашли, часа дожидались! — говорила бабка Палага, крупно вышагивая за стариком.

Костина привели в соседнее село, бросили в каменный подвал кулацкого дома.

Семен готов был кусать локти. Как мог он так глупо попасть в руки врагов? Почему поверил незнакомому голосу, отпер дверь?! И вновь и вновь припоминал, как разразилась беда. Сперва разговор об Андрейке. Первые, прорвавшиеся при муже слезы Варвары. Легли. Он все успокаивал жену. Задремали. Легкий стук разбудил Семена. Он подошел к запертой двери:

— Кто там?

Голос ответил полушепотом:

— Семен Никанорович! Свой! Меня Силантий Лесников послал. Уходить вам надо. Каратели идут, около села, близко. Не попались бы вы им в руки.

Семен, спеша, набросил на себя одежду.

— Куда ты, Сема? — испуганно спросила Варвара.

— Ты не пугайся, Варя! Силантий человека прислал. Каратели к селу идут. Ухожу. Взял бы я тебя, да боюсь, не нарваться бы на них. Ты готовься — на днях приду, и уйдешь со мной. Больше я тебя здесь не оставлю.

Семен поцеловал Варвару и торопливо шагнул на крыльцо. К нему потянулись, обхватили дюжие руки.

— Вяжи его, вяжи! — командовал властный голос. — Тряпку в рот! Ведите в избу. Бабу возьмем…

Варя. Жена. Безнадежной тоской стыл ее взгляд, когда калмыковцы крутили ей руки. Смотрела на него круглыми глазами смертельно раненной оленихи-важенки. Не кричала. Не плакала. Гордая! Знала: бесполезно, ничем нельзя прошибить железные сердца. Куда они ее повели? Какую казнь удумали?

Что делать? Что делать? Сидеть сложа руки, сильные, могучие руки, сгибающие кочергу?

Семен вскочил с пола и с разбегу ударил ногой в крепкую дубовую дверь. Тихо. Темно, как в той… зимней могиле. Семен метался из угла в угол, ощупывал стены. Прочная кирпичная кладка. Что сделаешь с ней голыми руками? В отчаянии он опустился на пол.

Острая душевная тоска. Семен потерял счет времени.

День или ночь сейчас? По ступеням застучали сапоги: спускались в подвал. Загремел железный засов. У входа с фонарем в руках застыл калмыковец. Два других, с винтовками наперевес, подошли к Семену:

— Выходи! Быстро!

Семена вывели во двор. Он чуть прижмурил глаза, отвыкшие от света. Во дворе, под столетней сосной с высоко оголенным бронзовым стволом и широкой кроной, позлащенными лучами заходящего солнца, стоял маленький деревянный стол. За ним, облокотившись, сидел русский офицер в чине капитана и небольшой, подвижной, как на шарнирах, молодой поручик-японец.

Во дворе толпились вооруженные японские солдаты и калмыковцы. Капитан Верховский поднял на Семена красные глаза со слипающимися, воспаленными веками и встретил пленника хриплым, похожим на лай цепной собаки, хохотом.

— Ха-ха! Костин?! Здоров, синьор! — дружелюбно, с широкой улыбкой приветствовал он партизана. — Здорово, простак! Взяли такую крупную, сорокапудовую калугу-рыбу на самую дешевую, фальшивую блесну. А все Верховский. Сообразил, на что тебя, простак, купить можно. Постой, дорогой, постой немного. Сейчас закончу дела и займусь на свободе Семеном Бессмертным. Видишь, у меня здесь идет суд скорый, правый, милостивый. Поучись судить да миловать. Ха-ха!

Узкие глаза Нобуо Комато радостно сверкнули.

— Костин? Семен? Кахекиха? Бурсевик? Борсой красный партизан? Партизан тайсе? Партизанска генерал? — посыпались вопросы японца.

— Что, доволен, макака? Хороший тебе подарочек подготовил капитан Верховский? Он самый и есть Костин Семен, Семен Бессмертный, собственной персоной, — и Верховский самодовольно подкрутил тонкие, заостренные усики. — Прошу любить и жаловать…

Японец с жгучим любопытством оглядел атлетически могучую фигуру партизана.

— Сдерем мы теперь с начальства кругленькую суммочку за его поимку. Зверь матерый в наших руках… — пьяно ухмылялся Верховский.

Семен незаметно огляделся.

Недалеко от стола стояла группа партизан, окруженная сильным японским конвоем. Зоркими охотничьими глазами обежал Семен лица пленников; заметил несколько знакомых ребят из другого отряда. Захватили, сердяг. Вари среди них нет. Где же она?

— Куда ты мою жену упрятал? — спросил Семен капитана, с трудом державшего расслабленное ночной попойкой тело на табуретке. — Варвара где?

— Потерпи, простак! Подожди немного — все узнаешь. — Верховский повернулся, шепнул японцу на ухо.

— Вара? Бабуска Вара? Хороса мусмэ! — заулыбался поручик и с новым взрывом любопытства оглядел Семена. — Твоя бабуска Вара?

— Где она? — вырвалось у Семена, и он нетерпеливо шагнул вперед, но дорогу преградил остро отточенный штык. Залязгал затвор винтовки.

— Ни с места! Стоять! — гаркнул на Семена капитан и сердито опять шепнул соседу.

— Йороси, аната Верховский, йороси! — любезно ответил Нобуо Комато.

— Ну а вы, сволочи, — раздувая ноздри, обратился Верховский к партизанам, — так и решили молчать? Смо́трите на меня, как бараны на новые ворота! Воды в рот набрали? Мой последний сказ: если никто не укажет месторасположение баз снабжения и стоянки партизанского штаба, всем капут, аминь, поминай как звали. Перестреляю! Не поленюсь, сам руки приложу.