— О чем это вы шепчетесь, заговорщики? Уединились ото всех! Вы к нам в гости, бабушка Палага? Неужели сами вещи привезли, а не Тимофеич и Никанор Ильич?

Палага не ответила на его вопрос, заплакала, загоревала.

— Случилось что-нибудь? — всполошился Яницын.

— В Темной речке, Вадим, случилось большое горе. — И Сергей Петрович рассказал Вадиму о казни стариков.

— Жалко товарищей! Обидно! Обидно потерять таких преданных друзей! Сережа! Возчик — Тимофеич? Он?

— Да, Тимофеич!

— Он был связным. Встречался я с ним и в Хабаровске: выполнял он там поручения штаба. У него дочь-вдова с кучей ребят. Тимофеич погиб за народное общее дело. Будь добр, возьми это на себя — я надолго выпадаю из жизни отряда — и поддержи всем, чем можно, его семью…

— О чем разговор? Конечно, будет сделано! — ответил Лебедев.

Яницын присел на скамью между Сергеем Петровичем и бабкой Палагой. Спросил участливо:

— Страшно около смерти ходить, бабушка Палага?

— И не приведи бог… Не сам смертный час страшен, а после, как домой шла. В жар и озноб меня ударило, шаг все прибавляю и прибавляю: а вдруг раздумают и на веревку вздернут? Весь день за шею хватаюсь — все будто петля давит!..

— Хватит об этом, — сказал Вадим. — Поживете теперь с нами, таежными жителями, — мы вам поможем поскорее все забыть. Вы нас должны будете сливанчиком побаловать, шанежкой картофельной…

— Николка, сынок мой, вот так вот шанежки любил, — завздыхала Палага. — Больно ты, батюшка, на сынка моего похож. На Николку. — Она заохала: — Ох похож! Убили его… Никак не свыкнусь, все он, живой, веселый, передо мной…

Чуткий охотничий сон покинул Фаянго: он услышал одышливые вздохи старухи.

— Бабушка Палага, однако, вздыхает? — соскочил проворно он с нар. — Ай, Палашка, ай, крепкая бабушка, над кем ты так вздыхаешь?

Бабка Палага вытирала слезы.

— Никанора Ильича вспомнила, кончину его мученическую, — призналась она, — доси вижу его и Тимофеича в петле…

— Никанорку? Семкиного папашку? Однако, он живой-здоровый. Я его три дня прошло в тайге встречал. Зачем так о нем вздыхаешь, Палашка? Однако, нехорошо так вздыхать, Палашка!

— Ой, Ваня! Ничего ты не знаешь, сердешный ты мой… Нету у нас Никанора. Сгубили его душители народа русского. Повесили вчерась его душегубы калмыковцы на площади в Темной речке.

Детски простодушное лицо Ивана Фаянго сморщилось. Он закачал головой, раскачиваясь на нарах, и запричитал:

— Ой, Никанорка! Ой, дружок! Помер! Ай-ай-ай! Беда-то какая без пули сразила! Ох сволочишки эти калмыковцы — направо-налево хватают. Однако, они простой народ совсем вывести хотят? Никанорка! Ай, Никанорка! Совсем молодой старик был. Однако, моложе меня будет? Я его оморочкой управлять учил…

Открылась дверь землянки. Согнувшись, чтобы не стукнуться головой о притолоку, вошел Семен Бессмертный в распахнутом желтом полушубке. Поздоровавшись с присутствующими, он коротко доложил Сергею Петровичу:

— Ваше задание выполнено, Сергей Петрович. Ответ просили передать устно — завтра в полдень будут у вас.

— Очень хорошо! Благодарю вас, Семен Никанорович!

Иван Фаянго, продолжая причмокивать и покачивать головой, смотрел жалостливо на Бессмертного.

— Однако, Семка, какая беда у тебя грянула! Папашка помер… Ай, Никанорка! Ай, дружок! Я тебе, Семка, копье — геда — подарю. Знаешь мое геда на медведя ходить… Хочешь, новые лыжи подарю? Сам приготовил, крепкие, из бархатного дерева, мехом сохатого обтянул. Ты не горюй, Семка, он теперь, однако, там с Марфой ханшин-водку пьет и сто чашек чумизы ест. Бабушка Марфа, поди, его встретила, угощение приготовила… — Нехитрыми словами Иван Фаянго старался утешить Семена. — Однако, он там с сынком моим, с Сережиным побратимом Нэмнэ-Моракху, встретился, все новости о нас передал. Поди, охотиться вместе будут, на соболя серми — ловушку — настораживать?

Бабка Палага наполнила пельменями миску до краев и позвала к столу Бессмертного.

— Выпей, Никанорыч, с холоду, — сказала она, подавая кружку с самогоном. — Да закуси пельмешками.

— Однако, чего-то опять спать захотел? — простодушно спросил Фаянго и зевнул во весь рот.

— Пора и отдыхать. Завтра дел по горло! — встал с места Сергей Петрович. — Бабушка Палага, давайте сообразим, как будем укладывать гостей…

Упряжка отдохнувших, весело скачущих гольдских собак резво несла нарты с Иваном Фаянго и Яницыным по снежной дороге.

Путь предстоял далекий. Сокращая дорогу, Вадим Николаевич и Фаянго решили ехать трактом, надеясь безопасно проскочить его в ранний, безлюдный час.

Далеко разбрасывая сильными лапами снег, поджарые, привычные к далеким перегонам собаки мчались «с ветерком». Полозья нарт со свистом легко скользили по укатанной дороге.

Неутомимая Селэ-вуча бежала рядом с нартами. Изредка гортанно и певуче покрикивал на упряжку Иван Фаянго. И тогда быстро мелькавшие по сторонам дороги, запушенные снегом и инеем деревья проносились мимо нарт еще стремительнее.

Вадим Николаевич, укачанный безостановочным лётом нарт, дремал, набирался сил. Фаянго тревожно прикрикнул на собак и на полном ходу поспешно затормозил разбежавшиеся нарты. От внезапного сильного толчка Вадим Николаевич чуть не вылетел на дорогу.

— Что такое, Ваня? Почему остановил?

— Селэ-вуча сердится. Не велит ехать, — коротко ответил старик, напряженно следя за ощетинившейся собакой — она с отрывистым лаем металась около них. — Чужого, вредного, однако, чует…

Подставив козырьком руки к глазам, Фаянго всматривался в даль. Потом засуетился, спешно стал заворачивать нарты обратно.

— Ой, Вадимка, однако, на беду наехали. Перед нами на лошадях мужики скачут. Чуть им в хвост не врезались. Однако, они нас заметили, коней обратно крутят…

— Назад! Гони во всю мочь упряжку! — взволнованно распорядился Вадим. — Гони до развилки пути, до Горячего ключа, а там в сторону свернем, тропами поедем.

Они спешно повернули упряжку назад и попадали на нарты.

Иван Фаянго встал на колени и, размахивая в воздухе шестом, пронзительно гикнул на собак. Упряжка сорвалась с места и понеслась. Скачущие им вслед всадники открыли беспорядочную стрельбу.

Беда настойчиво сторожила сегодня друзей-побратимов. Не успели они доехать до развилки таежного тракта, как наперерез им, привлеченная звуками выстрелов, вылетела новая группа всадников, очевидно отставшая от первой. Сзади и впереди были враги.

— Останавливай, Ваня, упряжку… Бросай все… В лес… Они на лошадях, им не пробраться, — вполголоса приказал Вадим.

Нарты остановились. Соскочив с них, Иван Фаянго выхватил кинжал-нож, быстро пересек постромки, освободил на волю собак. Яницын и Фаянго, шагая в глубоком, по пояс, снегу, углубились в тайгу. Снег затруднял их бег. Скинув с себя мешавшую бегу оленью кухлянку, Фаянго подбадривал Яницына:

— Однако, ничего, однако, уйдем, Вадимка! Ты шибче нажимай, дружок-побратим.

Селэ-вуча, бегущая рядом с ними, взъерошив шерсть и оскалив зубы, по временам сердито рычала, чуя погоню.

— Стой! Стой, сволота! Стрелять буду…

Они не оглянулись на грубый враждебный голос и продолжали бежать. В сухом морозном воздухе звонко щелкнул выстрел, и пуля, сбивая на пути заснеженные ветви, ударила в дерево впереди беглецов.

— Однако, Вадимка, стрелять будем? — останавливаясь и легко дыша, как будто и не бежал он только что по рыхлому, глубокому снегу, спросил нанаец. — А то они в спину бить будут.

Вадим Яницын, взмокший от непривычного бега, прислонился спиной к бронзовому стволу сосны, нахмурив брови, смотрел на приближавшихся калмыковцев.

Бежали пять человек. Впереди всех, по следу, проложенному в снегу, скакал, высоко вскидывая ноги, великан калмыковец. «Ну и верзила, как конь скачет», — машинально отметил Вадим.

Он трясущимися от утомления и возбуждения руками выхватил из кармана полушубка револьвер и, прицелившись в великана, выстрелил.