Потом Смирнова спохватилась и помчалась дальше. Поднявшись на Большую улицу, она посмотрела по сторонам — пустая, ровная улица.

Японцев близко не было видно, но направо, вдали, мелькнул бронированный японский автомобиль, рассыпавший через черные прорези в броне брызги пулеметных пуль. Алена единым духом перемахнула на ту сторону Большой и неожиданно свалилась плашмя: споткнулась, запуталась в срезанной телеграфной проволоке, валявшейся на земле. Она мигом поднялась, рассмеялась — и разом пропал страх. Вспыхнула скрытая, неведомая еще ей самой смелость, желание риска. Бросилась вниз по Хабаровской. Стрельба все нарастала; кругом жужжали, свистели пули, ударяясь, звеня по крышам.

Смирнова стала подниматься вверх, к Барановской улице и остановилась невдалеке от пожарной каланчи. Дальше надо бежать по широкой, открытой площади, и ей опять стало страшно — там стояли японские казармы.

— Ты куда, молодка, топаешь! — остановил ее чей-то голос. В канаве с винтовкой в руках лежал человек и стрелял. — Ложись! Стукнут — не успеешь и «маму» сказать, пропадешь ни за понюшку табаку… Укокают в секунду.

— Мне к своим надо. Наши там… — чуть не плача, ответила она. — Я аж с Чердымовки бегу…

— С Чердымовки? Ого! Весь город проскакала. Пережди, авось стихнет. Может, наши на них нажмут. У тебя здесь родные или как?

— Нет, я темнореченская. Здесь наши, партизаны…

— Партизаны? Так их тут, наверно, уже нет. Нашему отряду приказали давно отсюда уходить: тут японец укрепился. Несколько человек оставили — задержать макак, чтобы наши могли прорваться и уйти. Силы неравные, обманули нас самураи проклятые, — горько сказал партизан. — У них все готово, нацелено, а мы выжидали, в конфликт боялись войти. Полегло народу…

— Куда же теперь? — спросила его Смирнова.

— Утекаем отсюда, молодка. Посмотри-ка — бегут цепью, скоро тут будут. Айда, айда! Пошли!..

Укрываясь в подворотнях, они побежали вниз по Корсаковской улице — к мосту через Плюснинку. На улице лежали люди, застигнутые вероломным нападением.

— Что творят, что творят, паразиты! — горестно сказал партизан, посмотрев на труп старика. — Бьет, сволота коварная, всех подряд… Ну, подожди, гады!..

Они забрались под мост.

— Если удастся здесь день благополучно пересидеть — наше, молодка, счастье. Ты — домой, а я двинусь к Амуру, подамся на ту сторону. Не может быть, чтобы всех перебили. Кто остался — злее будет! Вдругорядь не обманут — черта с два им поверим…

«Где же батя, Сергей Петрович, Бессмертный? Неужто сложили головы? — думала Алена, тоскуя, и осторожно выглядывала из-под моста — всматривалась в изредка пробегавших людей: — Не мои ли?..»

Сергей Петрович подметил что-то двойственное в действиях японцев; внешне они были любезны, говорили о нейтралитете, о дружеском отношении к русским; они не собираются вмешиваться в их внутренние дела. Но в то же время под предлогом маневров, японские войска к чему-то упорно готовились.

Третьего апреля японское командование напечатало и расклеило объявление — из Хабаровска по распоряжению японского правительства эвакуируются японские войска.

Накануне провокационного выступления японцев командир Лебедев провел беседу с партизанами, предупредил их: надо быть начеку, все время настороже, усилить наблюдения за действиями японцев. Но кто знал, что они после всех заверений пойдут на такое внезапное, пиратское нападение!

Партизаны из отряда Сергея Петровича занимали одну казарму. Рядом с ней — казарма, где жила команда выздоравливающих солдат из экспедиционного отряда войск Временного дальневосточного правительства: люди только что поднялись на ноги после перенесенного тифа. Как обычно, их вывели на утреннюю прогулку. Команда шла медленно и спокойно, с незаряженными винтовками за плечами. Перенесенная тяжелая болезнь обточила тела и лица солдат, но они, радуясь возвращающейся жизни, шли весело и свободно, жадно вдыхали целительный весенний воздух.

За казармами партизан и команды выздоравливающих солдат тянулись казармы, занятые японскими солдатами.

В девять часов утра, когда неожиданно грянули первые выстрелы, партизаны выбежали на улицу и увидели картину расправы японцев с больными людьми.

Цепь японских солдат, рассыпавшись по Барановской улице, расстреливала из винтовок и пулеметов команду выздоравливающих военных, возвращавшуюся с прогулки.

Изможденные, с бескровными, желтыми после болезни лицами, люди рассыпались по пыльной, немощеной улице, ища спасения. На противоположной стороне улицы, напротив казарм, стояли небольшие домики горожан. Часть выздоравливающих бросилась врассыпную по дворам. Но и там косили их пулеметным огнем. Уйти удалось нескольким человекам…

— Японцы, сволочи, наших бьют! — крикнул Иван Дробов, вбегая в казарму и хватаясь за винтовку. — Всю команду выздоравливающих положили на месте!

Партизаны по боевой тревоге заняли свои места, выставив дула пулеметов в дверь и окна казармы.

Бледный от волнения Сергей Петрович дрожащими руками надел очки. Прислушиваясь к тяжелым орудийным выстрелам, загремевшим над Хабаровском, он сразу понял: случилось! Выступили японцы!

— Выступили японцы! — сказал он собравшимся около него партизанам. — Видите, копошатся, устанавливают пулеметы, — подойдя к окну и всматриваясь в сторону японских казарм, прибавил он, — метят бить по нашей казарме. Силы у нас, безусловно, неравные, товарищи. Но мы будем драться до последней возможности! Боеприпасов пока у нас достаточно. Может быть, свяжемся с другими отрядами, со штабом. Днем, очевидно, сделать это не удастся — на виду у японцев невозможно благополучно проскочить. Продержимся до вечера — положение может измениться в нашу пользу. Пока надо рассчитывать только на себя. Важно — связаться со штабом, но главный артиллерийский огонь японцев направлен туда. Попасть нам в штаб будет невозможно…

Лебедев оборвал речь, отдал команду:

— Внимание! К бою…

На казарму партизан с пьяным ревом: «Банзай!» — бежали японские солдаты.

— Приготовиться! — крикнул Сергей Петрович. — Без моей команды не стрелять. Ишь расхрабрились, во весь рост бегут. Ну, мы встретим вас сейчас, как подобает встречать провокаторов!..

По знаку Сергея Петровича пулеметчики застрочили по подбегавшим врагам. Цепь их сразу заметно поредела и отхлынула назад.

В течение дня японцы несколько раз шли в прямую, лобовую атаку на партизан, но каждый раз откатывались назад под их метким, шквальным огнем.

— Ох черт! Винтовочка, солдатская женка, накалилась, как огонь. Руки жжет… — посмеивался Иван Дробов, а сам выбирал в это время в шеренге врагов очередную цель. — Упал! Еще один свалился! — стараясь приободрить товарищей, весело покрикивал он.

Положение у партизан создалось тяжелое. Что могла сделать горсточка смельчаков с численно превосходящим противником? Связаться с партизанским штабом невозможно: при свете ясного, погожего дня рискнуть выйти из казармы — верная смерть.

Мучительно долго тянулся напряженный боевой день. Силы партизан таяли.

Смеркалось, когда нахмуренный Лесников отозвал Сергея Петровича и сказал потихоньку:

— Боезапаса мало остается. Часа три протянем — и все. Спасать ребят надо: перебьют без толку.

— Да, да! Я и сам об этом думал. Переждем до темноты, а потом по одному распускать будем.

Стрельба в городе продолжалась с неослабевающей силой. «Очевидно, несмотря на перевес сил и вооружения, несмотря на внезапность нападения, самураям не удалось молниеносным ударом сломить красных партизан и экспедиционный отряд. Сопротивление идет героическое», — думал Сергей Петрович, вслушиваясь в шум боя в городе, в районе вокзала, Военной горы.

Стемнело. Командир, подсчитав боезапас и оставшихся в живых партизан, решил: с такими силами продолжать бой безнадежно. Посоветовавшись с Лесниковым и Семеном Бессмертным, он отдал партизанам приказ: пользуясь наступившей темнотой, по одному, осторожно выбираться из казармы и уходить из города.