Подполковник сказал по-английски розовому, как спелый арбуз, великану, не сказал, а проворковал:
— Приступаем к допросу, Джонни? Пора пощекотать этого рыластого кабана около толстой шейки…
На родном подполковнику языке дядя Петя ответил:
— А ты, жаба, рыластый боров, не хочешь, чтобы я пощекотал вот этой штуковиной твою шейку?! — Выхватил из кармана заряженный наган и направил его на добрых друзей, на милых соседей.
Жабьи ошалелые рожи собутыльников, остолбеневших не так при виде револьвера, как при звуках родной речи из уст дяди Пети, рассмешили хозяина дома. Он так ждал этого мгновения, так живо представлял себе эти воровские морды в момент, когда он заговорит на их языке. Болтали, как бабы, как бесстыдные сороки, а он стоял у притолоки двери и слушал…
— Грабить пришли, гангстеры? За золотишком прискакали?.. — И опять не сдержался, неосторожный человек, засмеялся: онемели? И зря засмеялся, поперхнулся, — стоило это ему жизни. И не только ему, а и милому соседу — подполковнику.
Подполковник и дядя Петя выстрелили одновременно и одновременно упали. А длинноногий Джонни постыдно бежал с поля брани, бежал, как сохатый, — так был потрясен неожиданным поворотом событий…
Дядя Петя поднялся, прижимая рану в животе, добрался до двери, набросил крючок. Побрел обратно…
Утром Марья Порфирьевна подняла тревогу. Стучала в дверь — не открыл хозяин. Стучала во все окна — не открыл. А дверь заперта изнутри. Значит, не выходил. Заболел? Сбежался народ. Взломали дверь.
В зале для гостей валялся в луже крови квадратный, похожий на борова человек в форме американского подполковника. Недалеко от него ничком лежал дядя Петя. Он был еще жив. Он не хотел умирать, не согласен был отдать богу душу, не сделав последних распоряжений, — и тут верен себе заботливый хозяин. Слабым голосом спросил:
— Лерка тута? — Досадливо отмахнулся: — Не толпитесь! Дайте умирающему последнюю волю сотворить и спокойно отойти в мир иной… Снесите меня на диван. Подложите подушки…
Народ прибывал и прибывал, переговаривался. Умирающий толково и по порядку рассказал, за что в него стрелял американец. Просил заступы у мира. Наказать надо и второго, Джонни, чтобы забыл грабитель навсегда, как в чужих клетях шарить: не положил — не тянись! Запал дяди Пети слабел.
— Лерка! Достань в столе бумагу и карандаш, — распорядился дядя Петя. — Пиши всенародно:
«Завещание
Первое. Все содержимое амбара переправить в партизанский отряд Сергея Петровича Лебедева.
Второе. Дядя Петя — русский человек. Родину не продавал. Никаких списков врагам мною не дадено. Пущай ищут виновного!
Третье. Лавку передаю обществу, миру.
Четвертое. Дом, в котором жил, — Жевайкиным-сиротам».
— Слабеет разум… Дай распишусь…
Дядя Петя расписался на завещании, побледнел.
— Вот и все… Остальное меня не касаемо… — говорил на прощание. — Простите, миряне. Прощайте, миряне. Помолитесь за мою душу многогрешную…
Закрыл глаза, слушал.
— Святой человек! Все раздал ближним… Вот она, религия, что творит, братья и сестры во Христе!..
«Аристарх запел! Он и на этом наживет себе новых верующих, святоша!»
— Заранее чувствовал смертный час: обмозговал, кому что!
— Батюшка! Дядя Петя! Не помирай, отец родной!
«Настасьюшка Новоселова! Эта и вправду жалеет — блаженная».
— А капиталом не распорядился? У него золото водилось!
«Аристарху не терпится! Фига тебе, а не золото!»
— Сестрицы! Брательнички! Запамятовал, — шелестел, не говорил уже дядя Петя. — В столе сверток — подарок Алене Смирновой на платье и платок… и в нанайском кошеле пять золотых пятирублевок, долг мой давнишний… нанайке — матери гольда Навжики… Исполните волю, передайте в стойбище…
«Кажись, все! Дом мой погибает. Все равно хотел сносить: древоточец точит, через пять годков труха будет. Лавка полукаменная? Бросовое дерьмо! Анбарное добро тоже скоро было бы тленом, — сколько лет лежит? Опять хорош дядя Петя, мирской человек! А вот золото нетленно. Надежно укрыто…»
— Батюшка! Не помирай, кормилец! Как мы без тебя?..
«Настёнка…»
Закрыл глаза — и с тем успокоился, отжил, откуролесил мирской защитник дядя Петя.
Поговорила, поволновалась Темная речка; проводила дядю Петю на кладбище. Ждали его там жены, детки. В самую середку уложили, как того и хотел покойник, заранее откупивший себе у церкви местечко для православного погребения.
Пришли и большие и малые. Горестно плакали некоторые бабы: «Петя! Петенька!»
В отряде тоже заговорили о завещании дяди Пети:
— Кто бы ожидал?!
— Кто же писал списки? — допрашивала Палага.
Старуха развернула сверток, подарок Алене Смирновой, — синий, как светлое летнее небо, китайский шелк на платье и голубой шелковый платок с вышитыми цветами, — полюбовалась:
— Как пойдет к лицу тебе, Аленушка! Сама платье кроить и шить буду. Ты в нем павой-королевой засверкаешь! Ай да дядя Петя! Умудрил его господь перед кончиной добрые дела удумать! Чувствовал смертушку…
Алена тут же отправила отрез и платок обиженным судьбой жевайкинским сиротам.
— И перед смертью меня уколоть хотел, — сказала она отцу. — «На! Пользуйся моей добротой, голодранка!» А к чему мне?..
Партизанский штаб поручил отряду Лебедева взорвать мост на железнодорожном разъезде: задержать продвижение на запад вражеских частей.
Идти в предварительную разведку вызвались Василий и Алена Смирновы. Дело было опасное. Невеселый шел Василь, хоть и вызвался охотой.
— Сердце у меня щемит, Аленушка: не быть бы беде? Зачем я тебя взял?
От его слов нехорошо так Алену резануло, тяжело на душе стало. Но она его шуткой успокаивает:
— Не во всякой туче, Васенька, гром, а и гром — да не грянет; а и грянет — да не на нас, а и на нас — авось опалит, не убьет…
Сговорились Смирновы: ежели попадут в руки к белым, изобразить двух пьяненьких супругов.
Идут по дороге к разъезду. Недалеко от него казармы стояли. Идут. Василь сгорбился, покачивается из стороны в сторону, пьянешенек!
— Стой!
С винтовкой в руках подбегает к ним часовой:
— Куда прете, не спросясь броду?
— Домой! — махнул Вася рукой на деревню.
Часовой ткнул Василя в горб прикладом. Василь охнул и невольно разогнул спину, но вспомнил про горб и опять согнулся. Это показалось часовому подозрительным. Он еще раз ткнул в горб Василя.
— Гриб-то у тебя на спине без дождя взрос?..
Повел он их. Обыскали. Ничего, конечно, не нашли. Бросили в подвал при казарме. Дверь в подвале на петельке висела, так часового к ним приставили, чтоб не убежали. Решили Смирновы — смертушка. На их счастье, не оказалось у беляков нужного начальства для допроса. Послали за ним на другой разъезд.
На рассвете освободил их из плена партизанский отряд, взорвавший мост.
Партизаны стали выбивать белых из казарм. Василь услыхал частую стрельбу и выскочил из подвала, Алена — за ним. Солдат, что стоял на часах, схватил винтовку, побежал в конюшню — прятаться.
Василь сгоряча — за ним. И вдруг заметил, как Сергей Петрович откуда ни возьмись во двор казармы выскочил — и наперерез часовому бежит. Солдат увернулся от Лебедева, бросился обратно, а тут Василь Смирнов замахнулся на часового кулаком.
Солдат пригнулся и головой ударил его в живот. Василь со стоном упал. Часовой повернулся, еще миг — и он вонзил бы штык в грудь Сергея Петровича.
Алена рванулась на помощь. Поднявшись на колени, Василь успел схватить часового за ногу. Тот устоял, с ругательством обернулся и всадил в Василя штык. Василь рухнул на снег, оросил его алой кровью.
Сергей Петрович из пистолета застрелил часового. Наклонилась Алена над мужем — он зубами скрипит, за штык ухватился, освободиться хочет, да в позвоночнике глубоко штык завяз. Сергей Петрович рванул штык, вытащил, сбросил с себя шинель, уложил на нее раненого.
