Господи всеблагой и милостивый, Он обречен, то, что Он сказал сегодня — смертельно опасно. И Он знает об этом. Он сказал, что мы — свет миру, но Он же сказал, что нас ждут клевета, пытки, заточение, может быть, смерть…

Дидим сотрясался в ознобе, как во время приступа лихорадки. Ему слышался голос отца. Суровый Шаммаи произносил слова из Второзакония, и слова эти были приговором. Всем, кто Учителя любил. Всем, кто следовал ему:

— Если по какому делу затруднительным будет для тебя рассудить между кровью и кровью, между судом и судом, между побоями и побоями, и будут несогласные мнения в воротах твоих, то встань и пойди на место, которое изберёт Господь Бог твой… И приди к священникам левитам и к судье, который будет в те дни, и спроси их, и они скажут тебе, как рассудить… И поступи по словам, какие они скажут тебе, на том месте, которое изберёт Господь, и постарайся исполнить всё, чему они научат тебя… По закону, которому они научат тебя, и по определению, какое они скажут тебе, поступи, и не уклоняйся ни вправо, ни налево от того, что они скажут тебе. А кто поступит так дерзко, что не послушает священника, стоящего там на служении перед Господом твоим, или судьи, тот должен умереть. И так истреби зло от Израиля…[276]

Раздражение и гнев Кифы искали себе выхода. Дорога в гору была тяжела ему после бессонной ночи. Андрей, как назло, шел легко, рассуждая, как всегда, о возвышенном.

— Высок Господь, и смиренного видит[277]. Господь награждает тех, кто являет кроткий дух, Симон. Надо желать одного только, и это одно — выполнение Божьей воли. Не трудолюбие, не усердное выполнение обязанностей отца и мужа позволит тебе войти в небесные обители. Неужели ты думаешь, брат, что если ты вчера смолил весь день лодку соседа, надеясь в трудный день на его долю улова, а потом ушёл в море ловить рыбу, так это — то, чего хочет от тебя Бог? Ловить рыбу да лодки починять может всякий, это просто. Нужно ли это Всевышнему? А вот ты бы попостился, брат, да помолился бы час. Нужно алкать праведности, а не услады телу…

С силой отброшенный ногой Кифы камень полетел вверх по тропинке. Сбил по дороге камешки помельче, метнул их под ноги братьям. Залилась недовольной трелью потревоженная в кустарнике птица. Андрей оглянулся на брата, на лице его — испуг, недоумение.

— Вот ты опять гневаешься, Кифа. Но я же не виноват, что Учитель позвал нас на гору. Он любит поля и холмы, рощи, море. Ты не думаешь об этом, а ведь Господь открывает Благую весть там, где хочет. С Авраамом он говорил у дубравы, с Яакобом — на склоне горы, с Давидом — на пастбище, где тот пас овец. Конечно, в синагоге было бы лучше. И чтобы книжники и фарисеи нас рассудили. Это было бы мудро, брат. Но Учитель не хочет почему-то… Да и вся толпа всё равно в синагоге не поместится.

Андрей вздохнул, умолк ненадолго. Красота гор, долины и моря не трогали Кифу. Пожалуй, все эти переливы красок — изумрудно-зелёной листвы, синих вод озера, нежной голубизны неба и белизны облаков на нём — только утомляли, раздражали усталые глаза. Он действительно весь вчерашний день помогал соседу, и до рассвета ловил рыбу. Улов был небогатым, на продажу не хватит. Накормить бы всех этим уловом. Хорошо бы, хватило еды на всех. Только с лодки соскочил, забрал рыбу и двинулся домой, мечтая о покое и тепле хоть ненадолго. А Андрей уже бежит по берегу. Учитель, мол, всех нас зовет на двурогую гору. Как откажешь? Пожалуй что тёща и жена его потом и домой не пустят. Они уже там, на горе, в толпе почитателей Иисуса. Он и сам готов послушать Учителя. Вот если бы ещё не подводило от голода живот, и глаза бы не слипались. С тех пор, как они в Кфар Нахуме, пришлось вернуться к своему труду. Кормить собственную семью, Андрея, бесконечно гостящих в доме учеников. Только Симону после чудесной, почётной жизни в домах, где столы ломились от угощения, а взгляды светились уважением, гнуть спину в лодке ох как невесело!

Учитель больше месяца пропадал где-то. Ученики занимались, кто чем мог. Андрей, как обычно, ничем. Не ловить же ему рыбу, в самом деле! Он посещал Дома собраний.

Дидим просидел возле жены и отца своего. Отец у него не последний человек в самом Синедрионе, говорят! Им тоже рыбу ловить не приходится. А ещё говорят, что Близнец лечил людей, у него и раньше лучше всех это получалось. После Учителя, конечно. Симону приходилось видеть. Положит руки на плечи больному, смотрит тому в зрачки. Иногда слегка покачивается при этом. А больной словно засыпает на ходу, укачанный, убаюканный Дидимом. Многие выздоравливали…

У Левия Матфея денег оставалось немало. Из старых запасов, с тех времён, когда он грабил народ, собирая подати. Сколько серебра прилипло к его рукам, кто знает, кто же считал. Так что Левию рыбу ловить тоже не надо. Как, впрочем, и Иуде. Если Левий тосковал по Учителю, сник весь как-то в Его отсутствие, то Иуде никогда ничего не сделается. А что может быть с человеком, у которого в руках вся казна? Это для Кифы у него денег нет, и не будет. Сам-то он с голоду не помрёт, и в море ночью выходить не станет. Зилоту только за одно лицо его страшное, да за руки денег дают. Станет он работу просить, не отказывают. И работу дают лёгкую, и денег. Да на порог выйдут проводить, с благословением. Лишь бы ушёл!

А братья Зеведеевы! У запасливого, ловкого отца их всегда водились деньги. И лодки у него, хорошие лодки, новые. Их у него две. И работников завёл, пока сыновья за Царством Божьим ходили, да и сам работает. Теперь и сыновья с ним. Рыба у них не переводится, и места у них для продажи на рынке куплены. Хороши дела у сыновей Зеведеевых!

Вот и выходит, что один только Симон пострадал из-за ухода Учителя. Да ещё все ученики время от времени в дом заходят, Учителя спрашивают, когда вернётся. Каждого усади в доме, да покорми с дороги…

Симон ещё раз со злостью поддел камень. Как выяснилось, зря. Только Андрея, о чем-то задумавшегося, привлёк. Тот снова пустился в разговоры. Но тему разговора сменил, и сменил резко. Он вообще соотносил все размышления о кротости и смирении с образом брата. Когда же думал о себе, мысли его меняли направление.

— Что хочет сказать нам Учитель? Не явит ли Он себя? Не пора ли, обладая столь дивной силой, явить себя Царем Израиля?

Симон испуганно оглянулся по сторонам. Всё же это было рискованно — вот так, громко и вслух объявлять о том, что было их мечтой. Соглядатаев и подслушивающих вокруг немало. Кто-то служит Риму, кто-то Ханану. Неприятностей можно ждать и от тех, и от других. Иоанн Окунатель пострадал безвинно, а о нём, как о Царе, никто и не думал…

Однако поблизости никого не было. Были путники впереди, много было тех, кто только начинал свой путь там, внизу. Голоса едва доносились, расслышать слова было невозможно. Симон вздохнул облегченно. Андрей же продолжал:

— Вместо нашего ветхого дома, Шим’он, и рыбы на ужин, которую я ненавижу… Вместо грубой рубашки, скроенной твоей глупой, ничего не умеющей делать женой… Которая к тому же страшна, как смертный грех, вся в твою тёщу, вздорную бабу, которую ты невесть зачем приютил в нашем доме… Вместо всего этого, и вместо вечного страха перед всеми, я получу в награду землю и дом, где буду вести спокойную, сытую жизнь. Рубашку менять каждый день. Еду есть самую лучшую, сколько захочу. У меня будут ученики, я знаю, что им сказать, чему научить! Ведь моим Наставником был сам Йэшуа, Царь Иудейский… Я буду учить в синагогах, говорить-то я умею…

— Говорить ты умеешь, брат. Только зря ты о жене. У меня-то хоть такая есть. Тебе бы пора свою завести, пусть она о тебе заботится. Моя от всех забот и хлопот по дому и впрямь уже ни на что не похожа…

Кифа едва удержался от куда более грубого выговора брату, так вдруг стало обидно. Не за жену — за себя. Мало ему своих бед, так Андрей по больному норовит ударить.