Не так уж часто встречаются люди, довольные положением дел, если речь идёт о том, что ими достигнуто в жизни. Все мы достойны лучшего в нашем собственном представлении. И уж каждый о нём, о лучшем, мечтает. Рвёмся за нашими мечтами вослед, сметая по пути всё, что мешает. Порой то, что мешает, оказывается на самом деле главным, тем, без чего если не невозможно, то в общем-то и не хочется жить. Догадываемся мы об этом слишком поздно, невыносимо поздно, когда ничего исправить всё равно нельзя. И теперь уже начинаем мечтать о том, что осталось в прошлом, что невозвратимо…

Первосвященник иерусалимского храма Ханан бар Шет мало о чём сожалел, тем более о том, чего добился в жизни. Он был доволен существующим положением вещей. Господь положил Ханану предел — стать духовным вождём народа, собственным представителем Его на земле. Ханан им стал, и пурпурно-голубая риза первосвященника украсила его плечи. А когда его сместили те самые римляне, чьим ставленником он был, жизнь не кончилась.

Он поставил на своё прежнее место того, кто ни в чем не стал бы ему перечить. Поначалу сына. Потом зятя. И за спиной безвольного зятя остался главным в Храме. В том Храме, в котором ему не должно было быть места вообще. По ряду причин, о которых Ханан не распространялся.

Нет, собственными достижениями Ханан мог только гордиться. Другое дело — судьба Храма. Когда-то власть духовная распространялась на пределы всей родной земли. Теперь ограничивалась Иудеей. Остальные области подчинялись лишь на словах. Несколько раз в году, на праздники, шли поклониться их жители Храму, и тем, кто был в Храме слугами Господа. Да ведь не все жители, и не круглый год. Лишь в дни праздников приток денег был ощутим, а деньги Храма — это всё же деньги Храма. Смешно было бы думать, что Ханана не волновали города Десятиградия, в которых росло число отпавших от истинной веры, или языческий Галиль с его неверием… Он и хотел их возвращения, и добивался его. Он делал всё, что мог. В остальном же полагался на Того, Кто обещал праотцам власть надо всем миром, над всеми народами. Рано или поздно обетование должно было свершиться. Судя по всему, время это было не за горами. Ушли в прошлое цари Израиля из его исконных колен, страна переходила из рук в руки. Казалось, наставали последние времена. Уже и второй Храм был отстроен. После постройки третьего конец этого мира был бы предрешен. Израиль властвовал бы над светом, как и было обещано. Ханан давно не верил во многое, ему доставало цинизма на неверие. Слишком уж часто соприкасался священник со священными предметами и ритуалами, чтобы остаться непогрешимым. Однако есть совершенно непоколебимые понятия, и на них неверие не должно распространяться. Вера в блестящее будущее страны — одно из них. Даже наедине с собой ставленник языческого Рима не стал бы рисковать с сомнениями по этому поводу. Зачем жить, если сомневаться в таком?

Однако в том, что сам ты прав во всем, и знаешь предначертания Господни, не всегда уверен. Слишком высок Господь, слишком занят множеством дел, чтобы снизойти до прямого общения с первосвященником. Всё надо решать самому, всё. Каиафа и во время служения в Храме не удерживается от оглядки на тестя, которого не просто уважает, а ещё и боится. Синедрион, если не касаться отдельных лиц, сборище глупцов и льстецов, кормящихся из рук Ханана. Те, кто сопротивляются, как это делает Иосиф из Аримафеи, достойны уважения, быть может. Но делиться с ними властью первосвященник не собирается. И что же в таком случае делать с человеком по имени Иисус, скажите на милость? Кто поможет, кто подскажет Ханану достойное решение?

Три года тому назад Иисус впервые появился в Храме. Пользуясь попустительством, отнюдь не бескорыстным, Ханана и всех остальных, кто промолчал, хотя имел нечто сказать по этому поводу, «очистил» Храм. Проявил ревностное служение Господу и дому Его, большее, чем все священники и левиты, вместе взятые. Мозаичные полы и изящные колоннады двора язычников должны быть ему благодарны — целый день после его вмешательства здесь царил необычный покой. Изгнанные из пределов животные и люди не сразу вернулись. Ни гула торгующихся голосов, ни звона монет. Молитвы протекали в благоговейной тишине…

Не приходилось кричать вслух, что этой тишиной в доме Своём Господь обязан великому Риму. Что лишь прямой приказ прокуратора спас Иисуса от скорой расправы Синедриона во главе с Хананом. Пилат стоял твёрдо, и пришлось смириться.

Однако смирение не в характере первосвященника. И время для смирения очевидно прошло. За три года многое изменилось, да как! Иисус триумфатором шёл по городам Иудеи, Галиля и Декаполиса. Люди бежали к нему отовсюду. Иудеи и самаритяне одинаково верили в силу его добрых рук, приносящих излечение. Это было бы не страшно, мало ли лекарей на свете! Даже самых удачливых. Хуже другое. Его слушали, вот что плохо. И узнавали из его речей, что с небесным Владыкой нельзя торговаться. Что царство Божие не может быть предметом купли-продажи и мелочного расчета. Что перед нелицеприятным судом Божьим язычники могут быть лучше иудеев, мытари лучше фарисеев. Не может быть на небе, а значит, не нужно и на земле многого. Ни ропота, ни зависти, ни сравнения своих заслуг с чужими, ни низкой борьбы за первенство и преимущество, ни жалких споров о том, кто совершил больше всех службы или получил меньше всех благодати… Страшное сочетание жреческой выучки и внутреннего благородства, Иисус из Назарета!

Создание Рима, поросль Израиля, ученик египетских жрецов! Уничтожить его трудно. Да что там трудно, просто невозможно, пока за ним стоит Понтий Пилат, неумолимый, неустрашимый пятый прокуратор Иудеи. Пока ненавистный Ормус водит его исцеляющими руками. Так и своей собственной головы лишиться недолго.

Быть может, есть лишь один способ. Взять его в Храм, сделать его частью Храма, его выгоднейшей частью. Купить его властью, подняв надо всем миром недосягаемо высоко. О нем говорят, как о новоявленном Мессии, достойном царской власти. Пусть получит своё, пусть так! И поделится с теми, кто дал ему это. Раньше, чем возьмет своё сам. Иначе, не обязанный ничем Храму, не вспомнит о нём в дни своего торжества!

Так думал Ханан. Так собирался поступить. И судьба или Бог предоставили ему возможность подвергнуть Иисуса искушению властью. Накануне третьей, последней пасхи, выпавшей на период общественного служения Мессии.

Возбуждение царило в народе в эти дни. В священном городе с любопытством и нетерпением ждали Пророка галилейского. Его называли Спасителем, и ждали небывалых чудес от Того, Кто воскресил мёртвого.

Три дороги ведут из Вифании в Иерусалим через гору Елеонскую. Одна из них проходит между её северной и средней вершиной. Другая поднимается через самую высокую часть горы. Третья, что считается главной, огибает южный отрог срединной массы горы. Первые две — суть горные тропинки. Иисус шёл по третьей, большой, широкой. Ибо с Ним шли люди — ученики, последователи, жаждущие исцелений, преданные Ему женщины.

Он появился из-за пальмовых дерев Вифании, «дома смоковниц»[312]. И было это так, как сказано было в пророчестве. «Ликуй от радости, дщерь Сиона; торжествуй, дщерь Иерусалима; се Царь Твой грядёт к тебе, праведный и спасающий, кроткий, сидящий на ослице и молодом осле, сыне подъярёмной»[313].

Мирное существо, символ вечного труда, вьючное животное — вот кто был под Ним, но не конь, благородный друг гордого римлянина. Не потому, что на коней не хватило бы денег. Денег и влияния уже доставало. И римляне были за Ним, и Он знал это. Но власть тяготила Его, лишь одну Он соглашался принять — Господню. То была власть любви, но не гордости и собственного тщеславия. Поэтому Иисус на молодом осле спокойной трусцой вступал в Иерусалим. Ослица везла Марию, осторожно переступая, словно понимая, что бесценный груз матери, будущий ребенок, на её ответственности. Рядом шли ученики. Радость была на их лицах. Прав ли тот, кто сказал, что Он «знал, которых избрал»[314]? Ведь в эту минуту, окружённые толпами людей, приветствующих их криками и радостными восклицаниями, ученики надеялись — вот оно, признание! Царство Израиля приблизилось, оно достижимо, и уже можно дотянуться рукой до власти, почестей, богатства! Залог всего этого — их Учитель — обожаем народом, и скоро воссядет на троне Израиля, а римляне исчезнут, сгинут, унесённые ветром Господним, бурей Его гнева… Немудрено было в это поверить, когда народ одеждами своими устилал Его путь, приветствовал Его срезанными ветвями смоковниц, оливковых и каштановых дерев. Живой лес рук и веток встречал Учителя на каждом участке пути, и голоса людские сливались в единый хор благословений… Кто из учеников и в какую минуту выкрикнул слова, ставшие пророчеством погибели Его? Те слова, после которых пути назад уже не стало, и начался обратный отсчёт времени к смерти, а потом и к бессмертию.