Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Прореки нам, Мессия, кто ударил тебя?

И каждый удар сопровождался общим хохотом и бурно выражаемой вслух радостью, дикими воплями.

Посреди этой толпы демонов, с завязанными глазами, со скрученными руками, стояло само милосердие, само благородство. Беззащитный, одинокий и поруганный стоял тот, Кто мог бы стать истинным спасением Божьим. Те, кого мечтал Он спасти, вымещали на Нём свой страх, свою подлость. Его ученики разбежались, один из них успел прилюдно отречься от Него. Ему самому грозила позорная казнь. Он молил Господа об одном — пусть всё это кончится поскорее!

И когда за Ним пришли, чтобы отвести в Лакшат а-Газит, мощёную палату в юго-восточной части Храма, на последний суд, он испытал облегчение. Что угодно, только не издевательства наглой черни. Нет нужды, что отовсюду на Него глядят ненавидящие его. Священники, алчность и себялюбие которых Он обличал. Старейшины, о лицемерии которых Он говорил. Книжники, над невежеством которых Он смеялся. Преданные мирским интересам саддукеи. Фарисеи, чью нелепую мудрость Он позорил. Пусть себе смотрят. Можно не утруждать Себя разговором с ними. Всё равно сделают то, ради чего собрались — осудят. Лишь бы скорее.

Поначалу Он отвёл глаза от того, кто смотрел на Него без ненависти. Лицо Иосифа было искажено болью, и в этом лице было сострадание. Иисус не нуждался в сострадании сейчас, Он хотел осуждения. Свою дорогу Иисус выбирал сам. И всё это время и Он, и Иосиф, — оба! — знали, чем всё может кончиться. На сей раз Иосиф не сможет помочь. Лишь бы не подвести его самого. Иосиф — надежда для Мариам и ребёнка. Он не может рисковать Иосифом. И Иисус покачал головой на немой вопрос в глазах Иосифа, в следующий раз встретившись с ищущим взглядом, в знак отрицания. Не надо вины, её нет, твоей вины, дядя! Даже если ты принял участие… Да, я вижу это теперь — ты знал, что за Мной придут. Ну что же! Мне ли не знать, как могут давить на нас жизненные обстоятельства. Ты лишь хотел сделать Мой дар благим для окружающих и безопасным для Меня. Не вышло, не получилось. Будь ласков к тем, кого Я оставляю, как был ласков и заботлив ко Мне, и простим друг другу причинённую боль.

Есть две пары глаз, что не сверкают ненавистью. Никодим, с которым они однажды вели тайную беседу, и благородный внук Гиллеля[367], Гамалиил, которого знают все, смотрят внимательно и участливо. Вот и всё. Остальные — враги. И с этим следует смириться. Как Он, простиравший руки даже к отверженным и изгнанным, умудрился нажить такое количество врагов? Неужели так много их у истины и милосердия?

Он почти не слышал их, своих судей, погруженный в собственные мысли. Те же глупые вопросы, те же свидетельства против Него. Всё повторяют для полного собрания Санхедрина, дабы подтвердить обвинения. Жалкое зрелище, смешное. Чтобы прекратить его, надо помочь им. Злостно перетолкуют они Его слова, но тут уж ничего не поделаешь.

На один из их бесчисленных вопросов о Его роли Мессии Он ответил так:

— Если скажу вам, вы не поверите, если же и спрошу вас, не будете отвечать Мне.

И в несколько голосов они закричали:

— Итак, Ты — Сын Божий?

— Вы говорите, что Я, — отвечал он им.

Тут они, подобно Каиафе, страшно взволновались, и стали переговариваться:

— Какое ещё нам нужно свидетельство? Ибо мы сами слышали из уст Его!

И, наконец, осудив Его, решили предстать перед лицом Пилата вместе со своим узником, дабы подтвердить приговор — смерть. Время торопило. Они хотели вкушать свою пасху без Него.

Время торопило не только врагов. Взволнованный донельзя Иосиф, вызванный к прокуратору для доклада о суде, сбиваясь и путаясь, рассказывал. Глаза его блестели слезами.

— Они будут здесь совсем скоро, — говорил он. — Со всего города собирают уличную чернь, раздают монеты. Это чтобы громче кричали. Весь Санхедрин придёт, и не счесть, сколько вызвано священниками ещё народа.

— Зачем они мне здесь? Не позволю нарушить покой дома! — бушевал Пилат. — Прокула вечно с головной болью, и потом, собаки будут волноваться. У меня скоро ещё одна сука должна ощениться, они её напугают, я потеряю щенков. А они стоят побольше, чем вся эта толпа оборванцев, вонючий сброд! Я позаботился о проведении акведука, но вымыть каждого не мог! И твои толстомордые, пропахшие запахом горелого мяса священники сюда не войдут тоже.

— Войти сюда они могут разве что под страхом смерти, — тихо отвечал расстроенный Иосиф. Перед пэсах никто не захочет оскверниться, войдя в дом язычника.

Наступило тягостное, долгое молчание. Прокуратор ощутил некоторое неудобство по поводу собственного поведения перед Иосифом, но возобладал всё же гнев на тех, кто считал его нечистым, и его, и его жену, и всех домочадцев. Настолько, что боятся оскверниться.

— А ты? Что же ты примчался ко мне? Не боишься?

Улыбка Иосифа была обезоруживающе мягкой.

— Я всегда боялся осквернить себя только недостойным поступком. Все мы равны перед Господом, все мы — Его дети. Так учит Йэшуа.

Подумав, добавил:

— Если кровь невинного прольётся накануне пэсах, как смогу я вкушать пасхальное мясо? Пролитая кровь оскверняет куда больше, чем стены дома язычника. Разве не сказал Моше, что одно из самых важных слов Божьих — «не убий»? О доме язычника ничего не говорил пророк. Лишь устное предание, сочинённое книжниками и фарисеями, содержит такое указание. А люди несовершенны, и законы их — тоже.

— Надоели мне эти бесконечные разговоры о заповедях и пророках, — буркнул Пилат, как всегда отступая перед душевным благородством и врождённым тактом этого человека. — Скажи лучше, если я не впущу их к себе в дом, а они не захотят сюда войти, то как же мы сумеем договориться?

И он улыбнулся в ответ Иосифу, окончательно оттаяв.

— Значит, — отвечая на невысказанную мысль Иосифа, сказал прокуратор, — мне придётся быть умнее, нежели твои иудеи. Я выйду им навстречу. Мне кажется, что я сегодня необыкновенно добр, Иосиф. Добр, благороден, и умён. Да, я таков. Это твоя заслуга, друг мой. И нашего общего любимца Ормуса, не к добру я его помянул…

76. Суд Пилата

Жизнь — лучшая притворщица и лгунья, нежели мы, люди. Она порождает в нас тысячи соблазнов, она манит нас миллионами желаний. Она обещает только те препятствия, которые мы, конечно же, способны преодолеть. Она сулит награду, единственную и неповторимую — для каждого из нас, а нас ведь, жаждущих, безумно много на земле на каждый час её существования, не говоря о глубокой темноте веков, что прошли и ещё пройдут на ней. У Господа или, если хотите, у жизни нет понятия времени. Конечна лишь жизнь каждой данной особи, а жизнь вообще бесконечна, и ей всё равно, в какой форме она будет воплощена. И вот, поддаваясь на обещания, каждый из нас — от величайшего в мире умника до последнего глупца — строит великолепные планы, составляет комбинации, надеется и ждёт. Каждый, кто участвует в этой извечной игре, верит, что именно его удача не обойдёт, не обманет. Иногда действительно везёт, и мы получаем то, чего добивались. И в этот великолепный победный миг, а чаще несколько позже, когда схлынет радость, понимаем, что обмануты. Обмануты самым бесчестным образом. Убрали противника — и потеряли в его лице лучшего друга. Добились величия — а оно совершенно нам не нужно. Спрятать бы лицо в любимых ладонях и согреться, но величие не позволяет. Так много денег, а здоровья потратить их по желанию уже нет. Да и само желание куда-то пропало.

И это ещё лучший случай, когда цель достигнута. Если же нет? Столько поломанных судеб, сколько слёз, страданий и горя, и жалоб на жизнь, наконец! Жизнь — великая обманщица, и не стоило бы даже начинать состязаться с ней. Но понимаешь это только в самом конце забега, когда изменить ничего уже невозможно, и всё занесено в книги судьбы так, как сложилось.

Понтий Пилат, прокуратор провинций Иудея, Самария и Идумея, жил в эти дни во дворце Ирода Великого, куда неразлучные с большим праздником торжества и опасности призывали его вне собственного желания. Он приезжал в столицу ненавидимого им народа, в главный очаг презираемого им фанатизма с неудовольствием, без всякой охоты, лишь по зову долга. Но не в этот раз — важность случая и интерес к долгой игре, развязанной им самим, которая должна была завершиться, придали поездке необычный характер. Это утро было для него продолжением бессонной ночи. Он ждал, и когда ему сказали, что старейшины и священники иудейские ждут перед дворцом с неким узником, отказываясь войти в палату суда, что-то подобное улыбке обезобразило лицо римлянина. На самом деле это была не улыбка; это был оскал, хищный звериный оскал. Завидев такую улыбку, заимствованную префектом, по-видимому, у своей собачьей своры, человек по имени Ханан должен бы бежать без оглядки от врат претории. Но, к счастью для себя, Ханан не видел.

вернуться

367

Гамалиил — еврейский ученый I века до н. э., внук Гиллеля. Отличался веротерпимостью: «Если это дело человека, то оно разрушится; а если от Бога, то вы не можете разрушить его; берегитесь, чтобы вам не оказаться и богопротивниками» (Деяния. 5:34–39). Учитель Савла (апостола Павла), по преданию, был крещён им. Умер примерно за 18 лет до разрушения Иерусалима.

130
{"b":"543626","o":1}