В числе прочих — о будущей свекрови. Зная жизнь, которую ведёт мой будущий муж, я не могла предполагать, что мне часто придется бывать с этой женщиной рядом. Но и первая встреча с ней пугала меня. Что она скажет мне, она, у которой такой особенный сын? Кто знает, какой представляла она себе женщину, что станет Его женой? Во всяком случае, такая, как я, жена — это ведь совсем не обычно. Вряд ли мечтала она о такой. А я уже знала от тётки, что Мариам, Его мать, женщина с «норовом», совсем не из тех, кто не имеет собственного мнения. Кстати, они ведь не родные сёстры, а двоюродные. Мириам, единственная и поздняя дочь у своих родителей, вертела ими как хотела. Иоаким и Ханна ни в чём не отказывали ей. Иосиф, муж Мириам, будучи человеком немолодым, спокойным и незлобивым, тоже потакал ей во всём. Вот почему так трудно дается ей непослушание Иисуса, да и Иакова, её сыновей. Каждый из них следует своему пути, а слово матери хоть и важно для обоих, но давно уже не определяет их судьбы. Мариам с трудом мирится с этим. Ей хотелось бы, как раньше, собрать всех своих под собственным крылом, и распоряжаться их судьбами.

— Но ты не бойся, девочка моя, — так неожиданно заключила тётка рассказ о моей будущей свекрови. — Йешуа… Он великий человек, и я знаю, что имя Его будет благословлять Израиль, как имя своего пророка и учителя. Я всего лишь старая женщина, и учёностью не могу похвастаться. Я не знаю подтверждения тому, о чём говорю, могу лишь чувствовать. Но и скромное, простое сердце может ощутить присутствие великого. Разве не ощущаем мы, женщины, сидя в синагоге за перегородкой, пряча лица свои, дыхание Бога? Так и с Йешуа. Я не понимаю многого, но осознаю Его близость к Благодати Божьей. Рядом с Ним утешается мое старое сердце, мир и покой царят в нём. И если Он выбрал тебя, кто мы такие, чтоб рассудить это? Служить тебе — отныне мой долг, и Мирйам тоже. Она умная женщина, пусть и с норовом. Она поймёт!

Пришлось мне успокаивать себя этой мыслью до прибытия свекрови.

Дом же потихоньку заполнялся гостями. На женской его половине, кроме тётки, появились вначале две её невестки, жёны старших сыновей. Обе милые, весёлые молодые женщины, покорные свекрови без всякого притворства. Да она и не злоупотребляла своей властью, было очевидно, что появление в доме сыновей, их жен и внуков было для неё большой радостью. Встреченная со всей любезностью новой роднёй, в комнате моей поселилась Марфа. Она прибыла в сопровождении Лазаря, который тут же исчез, чтобы разделить заботы моего жениха. Бывало, раньше я сердилась на сестру, и зря — она не виновата в прожитой мною жизни. Ей эта жизнь давалась легче, и её наивность, её открытость людям порой раздражали меня, ставшую опытной, а значит — злой… Сейчас, когда душу мою переполняла любовь, я присмотрелась к девочке внимательней. И нашла в ней немало хорошего. Стоило посмотреть на её светлое личико, когда она играла на флейте! Чистота и прелесть этой расцветающей жизни покоряла. Я была рада, что в своё время не пожалела усилий и денег на её воспитание. Она играла, пела и танцевала, она, в отличие от меня, умела подчинять себе горшки и другую кухонную утварь. Отец, а потом Лазарь, учили её Закону. В ней совсем не было зла, и уж если ей приходилось раздражаться, то она умела высказать обидчику честно всё то, что казалось ей несправедливым или неправильным. Никогда за спиной, всегда очень спокойно и прямо в лицо.

Соблюдая все мыслимые и немыслимые предосторожности, прибыли в Кану Иоанна с Хузой. Я корила подругу за этот приезд, я выговаривала ей и сердилась. Но была счастлива в душе. Увы, у меня не так много близких. Конечно, я не юная девственница, которую будут развлекать, петь ей и играть, перед приездом жениха. Но мне необходимы люди, которые будут рядом со мной в этот день. Они составят свадебную процессию, и, поддерживаемая их присутствием, я пойду в свой новый дом самой длинной дорогой, чтобы получить пожелания добра от возможно большего числа людей.

Но вот тут я ошибалась. Меня всё же развлекали в ожидании жениха, почти как юную невесту. Ибо, даже не получив одобрения нашему браку от оставшегося в Назарете Иакова, Мариам, моя свекровь, нашла в себе силы приехать сама. И даже настояла на том, чтобы привезти Его братьев и сестру. Юная Рибке, жизнерадостная, общительная, тут же нашла себе подругу в лице моей Марфы. И привела в дом тётки своих здешних подруг. Привыкнув сама быть развлечением для многих, я оказалась вдруг развлекаемой, увеселяемой множеством людей. Это было странное ощущение, и, полагаю, важная причина тому, что глаза мои без конца увлажнялись слезами.

Встреча со свекровью несколько выбила меня из колеи, но вовсе не потому, что я увидела её неудовольствие или гнев. Напротив, она казалась довольной, и даже — весьма обрадованной происходящим. Придя в мою комнату однажды, когда я оставалась одна, а это теперь случалось нечасто, она подошла ко мне близко. Обхватила мое лицо ладонями — странно, совсем как когда-то Главная Жрица! Рассматривала меня, не говоря ничего. Отпустив, отошла в дальний угол комнаты, повернулась ко мне спиной. Мне казалось, она плачет, но я не смела её утешать. Так мы и стояли по разным углам комнаты, и молчали. Только уходя, покидая свой угол, она повернулась ко мне лицом. Странно, что глаза её при этом были сухими, я же была совершенно уверена в том, что она плачет! Она сказала поразившие меня слова:

— Ты такая красивая! И он тебя любит… Может, тебе и удастся уберечь Его от собственной судьбы? Я не умела этого.

С тем и ушла.

И вот настал вечер, когда сквозь звуки флейты Марфы, и барабанов девушек, мы расслышали на дальнем конце улицы крики:

— Смотрите, смотрите, жених идёт!

Крики эти приближались, становились слышнее. И я встала, чтобы встретить Его. Ибо Он был женихом, и когда бы Он ни захотел придти, надо было быть готовой выйти к Нему навстречу…

Шествие наше по улицам города я, право, плохо помню. В народе говорят: «Каждый человек, от шести до шестидесяти, пойдёт за свадебным барабаном». Так это и было — весело, шумно, пёстро. Мы с Иисусом не были обычной парой, это правда, но свадьба наша была просто свадьбой, с соблюдением обычаев и традиций. Так странно было видеть — обращенные ко мне! — радостные лица, слушать благословения, произносимые для меня.

Я волновалась, мне мешала моя одежда, столь непохожая на всё, что когда-либо я носила. Я была завернута в какой-то кокон из ткани, похожий, по-моему, более всего на кокон шелковичного червя. Он мешал мне свободно двигаться, и путался не только в ногах, но, казалось, по всему телу. Однако не приходилось сопротивляться этой, вдруг обрушившейся на меня, для кого-то обыденной и нормальной, для меня — весьма странной жизни.

Помню почему-то очень чётко чашу с вином, поднесённую нам под пологом[248]. Мы отпили по глотку, и выслушали семь благословений. И снова отпили по глотку. Мы разбили наши чаши[249]. И вошли в дом, и там получили возможность остаться вдвоём. Всего на несколько мгновений. Но в нашем собственном доме, с полным правом быть наедине, в подтверждение свершившегося брака.

Наверное, кокон пострадал от первых наших объятий, и пострадал весьма. Но ни я, ни Иисус не сдержали порыва друг к другу. Сразу, как за нами захлопнулась дверь. Не так уж много нам дали времени. Как будто только что нас оставили одних, и вот уже слышен голос Марфы, а я не могу, не в силах оторваться от Его губ. Да и Он, впервые не ощущая на себе давления долга, Закона и чего-либо ещё, что так часто разверзало пропасть между нами, не хочет разомкнуть рук, не отпускает меня. И оба мы ощущаем боль, когда приходится всё же оторваться друг от друга в угоду зовущим нас голосам. Как предвестник той боли, что ещё придется пережить потом, в том мучительном времени, о котором я ещё ничего не знаю, да и не хочу знать.