Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Последнее обстоятельство подтверждается выдающимися вперёд зубами. Он должен быть болтлив. Такой вид философа из народа, грубоватого, мало знающего, со склонностью к ханжеству. Эгоистичного, требовательного ко всем, кроме себя самого. Очень упрямого, о чём говорят и изогнутая линия над переносицей, и густые, кустами, брови. Присмотрись, если тебя не оскорбит мое настойчивое желание приблизить прокуратора к тому народу, которым он управляет, к повадкам Кифы. Да нет, я не предлагаю, чтобы ты занимался этими людьми всерьез, и сам Кифа твоего пристального внимания не стоит. Есть Ормус, и это забота жреца, не твоя. У тебя много дел и без этого, вовсе не обязательно опускаться до общения с простонародьем. Но вдруг бы ты захотел поупражняться в искусстве чтения по лицам и движениям тела… И удивить, и этим — подразнить, и даже ужалить (я ведь неплохо тебя знаю, мой воин!) знатока душ, египетского жреца.

Словом, я думаю, что этот рыбак определенно должен часто и быстро поворачивать голову. Такие быстрые повороты головы, в сочетании с широкой грудью, покрытой густыми жесткими волосами, — признак упрямства, и также вспыльчивости. И даже того, что человек трудно уживается с людьми. А ведь он — один из этой маленькой группы, которая в близком будущем должна стать такой известной. Мне представляется, что она должна быть сплочённой, единой. Как можно сочетаться людям такого разного внутреннего облика, как Иуда, Кифа, и, допустим, Близнец? Этот самый «близнец» Иисуса, столь на него похожий внешне, и внутренне во многом соответствует нашему Наставнику. Но если Иисус занят больше божескими делами, то Дидим живет на земле, среди дел человеческих. И ему должно быть нелегко с этими детьми простого народа. Впрочем, я не прав, разность натур сплачивает людей надёжнее, чем их схожесть. Мы с тобой тоже очень разные, и именно то, чего нет во мне, но присутствует в тебе, более всего и интересует меня.

Возвращаюсь к нашему «камню». Знаешь, это хорошо, что ты обратил внимание на руки. Широкая и толстая, грубая и жёсткая ладонь с неповоротливыми, толстыми, как бы притупленными короткими пальцами объяснима у бедного рыбака, раздавленного тяжким трудом. Но знаешь ли ты, что такая рука — весьма нелестное свидетельство неглубокого развития его ума?! Да будь он даже патрицием, всё равно бы был глуповатым человеком. У него слабое, ленивое воображение при общей впечатлительности натуры. Такие люди обладают повышенной вспыльчивостью, просто страшны в ярости, но не потому, что храбры. Совсем наоборот. Если они и совершают мужественные поступки, то лишь в ярости или охваченные жаждой разрушения. Без поддержки, без присутствия тех, кто мог бы их приподнять, возвысить в собственных глазах ободряющим словом, такие люди просто сникают.

И ещё, в дополнение. Этот Кифа может быть смел и решителен, но, как я уже говорил, не по призыву души, а из-за непомерной гордыни. Он боится, что его сочтут трусом, и в трудные мгновения жизни может повести себя куда резче, чем это требуется. И знаешь, откуда мой вывод? Ты описал оттопыренные уши с выпуклостью в средней части…

Взгляни ещё раз на его глаза. Большие глаза со складками на веках. А ведь это стремление властвовать, Понтий. Духовно небогатый, упрямый, неуживчивый человек, трусоватый к тому же, но склонный к припадкам ярости. И при этом обуреваемый жаждой власти. Не знаю, что лучше, что хуже, мне не нравятся ни Иуда, ни Кифа. Хватило бы одного в окружении для обычного человека, чтобы перестать спокойно спать. Однако наш Наставник, ведомый Ормусом, должен знать, что делает.

Ради себя самого, ради нас всех — хорошо бы, если бы знал.

Будь здоров.

35. Иосиф

Я уже перешагнул тот рубеж, за которым мужчина перестаёт ощущать себя молодым, здоровым и полным желаний. Не то чтобы я уже стар, вовсе нет. Просто знаю, что большая часть жизни уже прожита, и, скорее всего, лучшая её часть. Я по-прежнему силён, и могу посостязаться с молодыми в ходьбе на далёкие расстояния, и женщина ещё не откажет мне в ласке, и конь мой знает силу моей руки. Но дело не в этом. А в том, что не стану состязаться с молодыми, и женщина мне нужна одна — та, что родила мне сыновей, и была мне верной подругой, когда я был молод и беден, и останется ею теперь, потому что я люблю её, несмотря на седую прядь в чёрных когда-то как смоль волосах. Да и конь мой застоялся давно, я не поеду из дома без явной необходимости. И, наконец, самое главное — я стал задумываться над смыслом моего существования всё чаще и чаще. Словно подвожу итог, словно завтра шагну за порог, за которым настоящему придёт конец, а я хочу знать — что хорошего и плохого останется здесь, где я жил с такой страстью, с таким желанием жить. Непонятно? Я и сам понимаю, что непонятно. Да только что вообще в жизни понятно и просто, хотел бы я знать.

Вся моя жизнь соткана из противоречий. Родился в Аримафее, принадлежу к колену Ефремову[180], под сенью Иерусалимского Храма взращён. Я не был первым сыном в семье, и моё благосостояние сегодня, сыгравшее столь значительную роль в приглашении в Синедрион — плод только моих трудов. Я крепок в вере. Я известен и уважаем. Я не ожесточил своего сердца, и не был глухим к нуждающемуся брату. На дверном косяке моего дома сверкает имя «Шадай» — Всемогущий, и отеческой рукой и с благоволением Господь насыщает каждого в нём. Даже невольника, что знает день субботний.

Но есть в моей жизни и другая сторона, о которой я стараюсь молчать. Знают близкие, но они делают вид, что не знают. Так проще и им, и мне, к чему лишние пересуды? Не будь этой стороны, жить бы моим сыновьям в бедности и забвении Господом. А они не захотят подобного, всеми силами стараются они сохранить и умножить ниспосланное нам благословение. И хотя часто говорят о необходимости соблюдать простые обычаи, о жизни для работы и набожности, но проявляют и гордость, и высокомерие, свойственное молодости, особенно молодости обеспеченной. Я нередко смотрю на них с высоты своего пятого десятка лет, и улыбаюсь в душе, слыша эти разговоры. Пусть говорят, они достойные дети, и прекрасно знают, чего хотят. Молодости свойственно стремление к высокому, хотя бы на словах…

Мне же когда-то было не до разговоров. Я начинал своё дело в Галилее, где мой народ живет бок о бок с греками и римлянами, где половина населения — язычники, половина — дети Израиля. Это жизнь между двух огней. Невозможно соединить свою выгоду с требованиями закона. Закон запрещает почти всё. Нельзя покупать у язычников, нельзя продавать им большинство товаров. Книжники изобретают тысячи ухищрений, цель которых одна — заставить продавать свои товары только своим и по дешёвой цене. Когда покупателей мало, а товара много, цена всегда низкая, кто же этого не понимает. Нарушишь закон, свяжешься с язычниками — приноси жертву в Храм, плати отступные. И ты прощён. Главным моим наследством в те времена было доброе имя отца. И не только в Иудее и Галилее: отец не гнушался связями в других странах, повсюду, где обитали купцы — иудеи рассеяния. Эти связи могли и начинали уже приносить мне выгоду, но они же вызывали зависть у соседей-язычников. Я ощущал их неприязнь, и не мог не понимать её причины — наши собственные нетерпимость и обособленность. Я был молод, это правда, но никогда не был глуп. Есть вещи, неподвластные законам священников и левитов. Торговля не терпит мелочных ограничений. Да что там священники! Римский орёл властвовал в Иерусалиме, и, как оказалось, несмотря на широкий размах крыла, тоже не чужд был мелочности.

Римляне покровительствовали своим. В городах, где жили не одни только израильтяне, городской совет составлялся только из язычников, и как ни старайся, а меня туда не допускали. Меня же переполняли силы, я знал, что многое могу и сделаю, только бы не мешали. Вот тогда я и создал основу двойственности моей сегодняшней жизни. Я обратился к тогдашнему прокуратору Иудеи, Валерию Грату[181]. Не сразу мне удалось добиться встречи с ним, и это не добавило ни любви, ни уважения к нему. Я настроился на встречу с ограниченным, злобным, не терпящим возражений человеком, ненавидящим тех, кем он управляет. Ах, молодость, молодость! Время крайностей… Но что вы хотите? Я был научен с детства тому, что мир греков, римлян, египтян — мир неверия, суеверия и других следствий помрачённого духа. Был уверен, что Провидение избрало мой народ священническим народом, который освободит мир от идолопоклонства и многобожия. И ощущение избранности своей трепетно носил в душе, и не терпел на него посягательств.

вернуться

180

Согласно библейской традиции, древние евреи, потомки Иакова (Израиля), были разделены на 12 племен (колен), носящих имена сыновей Иакова (за исключением колен Менаше и Эфраима, которые являются сыновьями Иосифа, сына Иакова, и носят их имена). Потомки сына Иакова Левия не включаются в число двенадцать колен, т. к. колено Левия, посвящённое на служение Богу, не имело собственного земельного удела в Ханаане, и было рассеяно по всей стране. Обычно в перечнях колен последние группируются в соответствии с происхождением по материнской линии: колена Лии — Рувим, Симеон, Левий, Иуда, Иссахар и Завулон; колена Рахили — Иосиф (его сыновья Менаше и Ефраим) и Вениамин; колена Валлы — Дан и Неффалим; колена Зелфы — Гад и Асир.

вернуться

181

Валерий Грат — прокуратор Иудеи в 15–27 гг. н. э.

61
{"b":"543626","o":1}