В College de France лились потоки Горячих мыслей. На земле Явились новые пророки: Кине, Мицкевич и Мишле. И всех племен и всех наречий В Париж стекалась молодежь Послушать огненные речи. Ее охватывала дрожь При чудном имени «Свобода» – И зрела в недрах городов Дружина будущих бойцов, «Освободителей народа». То было время (странно это), Когда Германия слыла Страной безвольного Гамлета, В ней философия цвела, А не наука истребленья. В ней был поэт и не один; В то время центром просвещенья Был скромный Веймар – не Берлин. <XX> К ногам возлюбленной Свободы Все силы духа он сложил… Он для нее трудился годы, Страдал, боролся и любил. Но, как Иаков у Лавана, Опекунами сделан он Был жертвой наглого обмана: Когда он, счастьем упоен, Сорвал с невесты покрывало… Мечты рассеялись как дым – То не Свобода перед ним, А Конституция стояла… Любовь, мечты, труд стольких лет Всё был один наивный бред. <XXI> Плоды фантазии прекрасной, Порывы юношеских грёз! Вас вихрь холодный и ненастный Сломил, развеял и унес. Так вслед за сломанною розой Уходит робкая весна, Когда пустой и мутной прозой Обдаст житейская волна. И иногда потом – случайно Средь «трезвых» мыслей и идей Мелькнут виденья прежних дней – Мелькнут и прочь уходят тайно, Как трепет жизни молодой, Как тихий звук во тьме ночной… <XXII> Под белой тканью покрывала Она, сокрыта от людей, В Египте некогда стояла И «тайна» было имя ей. В Элладе в виде человека Она изваяна была. И глыба камня ожила В объятьях пламенного грека. И пал он ниц пред ней – святой Обожествленной «красотой». Израиль тоже в дни иные Ее прихода ожидал На землю в образе «Мессии». Железный Рим отождествлял Всё то, что сделал он когда-то В единой творческой мечте. Другие верят, что распята, Она страдала на кресте. Со взглядом, полным детской ласки, Суровый рыцарь едет вдаль Святой отыскивать Грааль. Она же спит в немецкой сказке, Спит много лет и только ждет, Когда возлюбленный придет. Так, в вечной смене расстояний, Эпох и наций, человек Давал ей тысячи названий И новых форм. Но прошлый век Ее любовно звал «Наукой». <XXIII> . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Теперь он стар. Уж скоро минет Ему сто лет и он умрет. И жизнь на поле мира двинет Ряд новых мыслей и забот. Но он всё грезит, как когда-то, В период веры молодой. Так схож печальный блеск заката С победной утренней зарей. <Декабрь 1898 – Август 1901
Москва, Вальдемоза> «Однажды ночью Он, задумавшись глубоко…» Однажды ночью Он, задумавшись глубоко, Сидел во мгле чернеющих олив У темных осыпей Кедронского потока. А возле головы, к кореньям прислонясь, Одиннадцать дремали. И тоскливый Холодный ветер дул с померкнувших равнин, И ночь была темна и пасмурна… Один, Облокотись на черный ствол оливы, Закутавшись в свой плащ, недвижный и немой, Сидел и грезил Он, закрыв глаза рукой… И дух унес его в пространство: во мгновенье Увидел он широкий лик земли, Мильоны солнц заискрились вдали… И понял он, что пробил час виденья: Гигантский смерч весь мир потряс до дна, И проклятья и рыданья, Как клочья пены в бездне мирозданья Несутся <?> боги, царства, племена <1901–1902?> «Холодный Сен-Жюст…» Холодный Сен-Жюст Глядит величаво и строго, Как мраморный бюст Бельведерского бога. <1904> «Она ползла по ребрам гор…» Она ползла по ребрам гор, Где тропы свиты в перепутья, И терн нагорный рвал в лоскутья Парчой серебряный убор. А где был путь скалами сужен, Там оставались вслед за ней Струи мерцающих камней И нити сорванных жемчужин. Белел по скатам белый снег, Ледник синел в изломах стекол. И на вершине – человек Стоял один, как царь, как сокол. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И подползла и ниц лицом Она к ногам его припала. И стынут льды немым кольцом, Овиты дымками опала. И время медлит… Мир притих… Сбегает жизнь. Еще мгновенье И смерть… <Сентябрь 1904> Дрожало море вечной дрожью. Из тьмы пришедший синий вал Победной пеной потрясал, Ложась к гранитному подножью. Звенели звезды, пели сны. Мой дух прозрел под шум волны. Мой дух словами изнемог Уйти назад к твоей святыне И целовать ступнями ног Лицо пылающей пустыни. |
