Вагон железной дороги <Около 14 января 1900 По пути в Москву> Ночь в Колизее Посвящается Его сиятельству кн. И. Спит великан Колизей, Смотрится месяц в окошки. Тихо меж черных камней Крадутся черные кошки. Это потомки пантер, Скушавших столько народу Всем христианам в пример, Черни голодной в угоду. Всюду меж черных камней Черные ходы. Бывало В мраке зловещих ночей Сколько здесь львов завывало!! Тихо… Подохли все львы, Смотрится месяц в окошки. Смутно чернея средь тьмы, Крадутся черные кошки… Колизей. <Рим> 12 часов ночи 15 июля <1900> «Душно в городе! Как только…» Душно в городе! Как только Снег растает под лучами, – Закажу себе ботинки С двухдюймовыми гвоздями, Приготовлю «Lederhosen», Альпеншток с крюком из рога, «Ruckensak» себе достану, Колбасы возьму немного. И лишь первый луч заглянет В запыленное оконце – Набекрень надену шляпу, Порыжелую от солнца. И пойду себе я в горы С неизменным красным гидом, Поражая и пугая Всех прохожих диким видом. Побегут за мной мальчишки Восхищенною толпою (Я люблю быть популярным, От читателей не скрою). А когда, минуя город, Я один останусь в поле, А кругом засвищут птицы, Запоют ручьи на воле, Затяну я тоже песню, Откликаясь птичкам дальним, Хоть отнюдь не обладаю Я талантом музыкальным, Хоть ни разу верной ноты Я не взял… Но вот привычка: Если я один останусь, То пою всегда, как птичка. 7 января 1901 Ташкент «Поздно утром в час полдневный…» Поздно утром в час полдневный Спал я в комнате своей. Вдруг раздался голос гневный, Стук ужасный, крик плачевный – Будто кто-то заметался у моих дверей. Ясно помню ожиданье, Солнца яркое сиянье, На бензинке бормотанье закипающей воды… И промолвил голос грозно: «Стыдно, стыдно спать так поздно, Когда обе встали мы! Наши кофты не дошиты, Рукава у них не вшиты, Не разрезаны холсты. Мы сердиты до экстаза, Киселев уж был два раза – И вставайте тоже вы!» Я проснулся, встрепенулся, Потянулся, заворчал; Шевельнулось в сердце что-то, «Уходите вы в болото!» – Чуть я было не сказал. После было умыванье, Умывальника журчанье, После – чаю разливанье, Бесконечное ворчанье, В магазинах разных шлянье, Всевозможные страданья Предотъездной суетни: То кистей исчезновенье, То нежданное явленье Надоедливых гостей, Чья-то кофта в нафталине – Всё тонуло, как в трясине, В этом хаосе вещей. «Я собраться не успею, Не поеду в Пиренеи, К Балеарским островам. Удеру от вас на полюс И в Норвегии устроюсь И останусь летом там». Полтора часа осталось, Всё скатилось, замешалось, Ошалели сразу все. Киселев над ниткой тщится, В вихре бешеном кружится Белка – белка в колесе. Ранцев быстрое вязанье, Экипажа ожиданье, Страшно тихая езда; В кассе спор о Тарасконе… Наконец – сидим в вагоне, На окошке Календа. В вагоне 7 июня <1901> утром, подъезжая к Foix «Лизавета Николавна…» Лизавета Николавна Искус выдержала славно – И в своих больших ботинках Вверх всползла на четвереньках. Лизавета же Сергевна Отнеслася к горам гневно: Чуть не с самого начала Застонала, заворчала, Вся в кровавых пятнах стала, Застонала, заскрипела И на камень злобно села. Я ж, свершивши восхожденье, Ощутил вдруг вдохновенье, Стилограф скорей достал И всё это написал. Но по просьбе Киселева Прибавляю еще слово: Он ходил, сопел, молчал И пейзажи гор писал. Без крючков, гвоздей и палок Лезли мы на кряжи гор, Чтоб, поднявшись выше галок, Любоваться на простор. Полны детской, чистой веры, Что в горах найдем пещеры. Но, пока мы кверху лезли, Те коварно вдруг исчезли. <8 июня 1901 Пиренеи> «Мелкий дождь и туман застилают мой путь…» Мелкий дождь и туман застилают мой путь; Онемил себе правую руку. «Ах, испанский ямщик, разгони как-нибудь Ты мою неотвязную скуку! Был разбойником ты – признавайся-ка, брат, И не чужд был движеньям карлизма?» «Что вы, барин! Ведь я социал-демократ И горячий поклонник марксизма. Вон у Вас под сиденьем лежит „Капитал“ – Мы ведь тоже пустились в науку»… «Ну, довольно, довольно, ямщик, разогнал Ты мою неотвязную скуку!» |
