<Июнь 1901 Майорка> «В истории много магических слов…» В истории много магических слов. И тайная сила в их смысле Влияет в течение целых веков На ход человеческой мысли. Италия! Рим! Где найдутся слова С таким же громадным значеньем? Да! Рим был разбойничьим страшным гнездом, Но гнёзда бывали страшнее, И корень величия Рима не в том, А в том, что он грабил идеи. И каждой идее, добытой мечом, Давал он и власть и значенье Всемирности. Рим был огромным котлом, В котором свершалось броженье. И сколько мой детский неопытный ум Ни мучили классики в школе, И сколько они ни терзали мой мозг, Ни били, ни жгли, ни кололи, Стараясь мою пробужденную мысль Зарезать словами своими, – Но даже они не могли омрачить, Унизить великое имя. <Лето 1901 Майорка> «Солнце дымкой даль заткало…» Солнце дымкой даль заткало, Чайки в воздухе летят, Всеми красками опала В море искры блестят. На песок сырой, играя, Волны синие скользят, Белой пеной потрясая, И смеются и звенят. И десятками дорожек, Полусмытых от воды, Босоногих детских ножек Отпечатались следы. Обхожу я осторожно Лапки маленьких зверей… <Лето 1901 Майорка> Девятнадцатый век I Его отец был гордый, умный Старик. Вполне аристократ, Любивший образ жизни шумный И дрессированных солдат. Любивший роскошь и почет, Игру ума и блеск острот, Искусство, знанье и свободу, Но не дававший их народу. Его считали атеистом, Но атеистом не был он: Философ, скептик и масон, Он был, скорей всего, деистом. Поклонник знанья и манер, – Его оракул был Вольтер. II Он жизнь свою окончил крахом, Подобно многим из людей, И разлетелись, стали прахом Обломки царственных затей. Необычайные явленья, Отца согнавшие во гроб, Ребенка слабого рожденье Сопровождали. Гороскоп Руссо с Вольтером составляли, Им Кант немного помогал, И Шиллер гимн ему слагал, Неоконченное. Наброски 525 И сказку первую (едва ли Ее тогда он понимал) Ему сам Гёте рассказал. III Та сказка «Фауст». Так в начале Его великую судьбу Явленья эти предвещали, Но предвещали и борьбу. И в самый миг его рожденья Сиявший золотом дворец, Где умирал его отец, Объяло пламя разрушенья. И знамя красное свободы Подняв высоко над толпой, Порабощенные народы Туда ворвались. Их толпой Был унесен ребенок-сын В водоворот людских пучин. IV Его судьбой толпа играла, И Революция сама Его кормилицею стала. И грудью собственной она Ребенка чуждого вскормила; И эта пламенная грудь Его согрела, возродила И сил дала на трудный путь. Она, как мать, его ласкала С безумной нежностью в очах, Его качала на руках И Марсельезу напевала. И колыбельной песнью был Ему тот гимн народных сил. V Но скоро был наставник новый Ему судьбой капризной дан. Солдат упрямый и суровый, Матреубийца и тиран, Сын Революции Великой, Умевший твердо управлять Народной массой полудикой И буйным силам выход дать. И легковерные народы Сдержав железною уздой, Он успокоил их войной И бедным призраком свободы. Свою же собственную мать Велел подальше он убрать. VI Он был его молочным братом И сам судьбу его решил: «Ребенок должен быть солдатом», И тот, едва еще ходил, Как приступил он к воспитанью: Велел команду исполнять И обучал маршированью. Ребенка стала занимать Такая жизнь. Его игрушки В то время были барабан, Труба, знамена разных стран И каски, ружья, сабли, пушки. Он, как мы все, – ни дать ни взять Любил в солдатики играть. VII (Еще не написана. Но по общему смыслу необходима). VIII Он рос и общее вниманье К себе невольно привлекал, Хотя не раз в негодованье Почтенных старцев повергал Своими играми, скачками, Своим отсутствием манер И неуместными словами. Они в нем видели пример Дурного тона и влиянья. Сам дядька был с ним очень строг, Его наказывал, чем мог, И шло так дело воспитанья (Не знаю, в пользу иль во вред) Вплоть до четырнадцати лет. |
