Царь-жертва! Ведаю и внемлю –
Властные безвластны и провидец слеп…
Здесь, в дворце, собой душившем землю,
В темных залах, гулких, точно склеп,
Вырос царь.
Бродит он, бессильный и понурый,
За стеной скрипит <?> людской усталый ворот –
Хмурый город,
Мутный, красный, бурый.
Бред камней. Слои кирпичных стен
Как куски обветренного мяса.
Сеть каналов – влага синих вен,
Впалых окон мертвая гримаса.
Над уступом громоздя уступ,
Горы крыш и толпы труб,
Едких дымов черные знамена.
Грузно давит этот город-труп
Мутной желчью полог небосклона.
Город грезит древнею бедой,
Лютость волчью, чудится, таит он.
Каждый камень липкой мостовой
Человечьей кровию напитан.
[Камень этот] чует злую весть,
Стоки жаждут яда крови новой.
В тесных щелях затаилась месть,
Залегла во тьме многовековой.
И дворец всей тяжестью своей
Давит их – и бурый город-змей
Сжался весь, как душный злобой аспид,
И тяжел его тягучий взгляд.
Бледный Царь стране своей сораспят
И клеймен величием стигмат.
Цепи зал, просветы бледных окон.
Ночь длинна, и бледный Царь один,
И луна в туманах, точно кокон,
В тонких нитях снежных паутин.
По дворцу змеится непонятный шорох,
Скрип паркета. Лепет гулких плит.
Точно дно в серебряных озерах,
В этот час прошедшее сквозит.
