«Радость! Радость! Спутница живая…» Радость! Радость! Спутница живая, Мы идем с тобой рука с рукой, Песнями колдуя над землей, Каждым шагом жизнь осуществляя. В творческих страданьях бытия Ты всегда со мной. В порыве воли, В снах любви и в жале чуткой боли Твой призыв угадываю я. Но в часы глухих успокоений Отдыха, в минуты наслаждений Я один и нет тебя со мной. Ты бежишь сомненья и ущерба. Но в минуты горечи страстной Ты цветешь, весенняя, как верба. <1912> Майе Когда февраль чернит бугор И талый снег синеет в балке, У нас в Крыму по склонам гор Цветут весенние фиалки. Они чудесно проросли Меж влажных камней в снежных лапах, И смешан с запахом земли Стеблей зеленых тонкий запах. И ваших писем лепестки Так нежны, тонки и легки, Так чем-то вещим сердцу жалки, Как будто бьется, в них дыша, Темно-лиловая душа Февральской маленькой фиалки. <28 января 1913 Москва> Лиле Эфрон Полет ее собачьих глаз, Огромных, грустных и прекрасных, И сила токов несогласных Двух близких и враждебных рас, И звонкий смех, неудержимо Вскипающий, как сноп огней, Неволит всех, спешащих мимо, Шаги замедлить перед ней. Тяжелый стан бескрылой птицы Ее гнетет, но властный рот, Но шеи гордый поворот, Но глаз крылатые ресницы, Но осмугленный стройный лоб, Но музыкальность скорбных линий Прекрасны. Ей родиться шло б Цыганкой или герцогиней. Все платья кажутся на ней Одеждой нищенской и сирой, А рубище ее порфирой Спадает с царственных плечей. Всё в ней свободно, своенравно: Обида, смех и гнев всерьез, Обман, сплетенный слишком явно, Хвосты нечесаных волос, Величие и обормотство, И мстительность, и доброта… Но несказанна красота, И нет в моем портрете сходства. 29 января 1913 Москва Снова Мы встретились в безлюдьи. И, как прежде, Черт твоего лица Различить не могу. Не осужденье, Но пониманье В твоих глазах. Твое уединенье меня пугает. Твое молчанье горит во мне. Ты никогда ни слова Мне не сказал, но все мои вопросы В присутствии твоем Преображались В ответы… Ты встречный, ты иной, Но иногда мне кажется, Что ты – Я сам. Ты приходил в часы, Когда отчаяние молчаньем просветлялось, Тебя встречал я ночью, или На закате… и ветер падал. Ты живешь в пустынях, Пути усталости вели всегда к тебе. О, если б иначе тебя увидеть, Если б ты пришел В момент восторга, Чтоб разглядеть я мог Твое лицо. 9 июля 1914 «Плывущий за руном по хлябям диких вод…» Плывущий за руном по хлябям диких вод И в землю сеющий драконьи зубы, вскоре Увидит в бороздах не озими, а всход Гигантов борющихся… Горе! 3 февраля 1915 «И был повергнут я судьбой…» И был повергнут я судьбой В кипящий горн страстей народных – В сей град, что горькою звездой Упал на узел токов водных. <1915> «Чем глубже в раковины ночи…» Чем глубже в раковины ночи Уходишь внутренней тропой, Тем строже светит глаз слепой, А сердце бьется одиноче… <1915> Петербург Над призрачным и вещим Петербургом Склоняет ночь край мертвенных хламид. В челне их два. И старший говорит: «Люблю сей град, открытый зимним пургам На тонях вод, закованных в гранит. Он создан был безумным Демиургом. Вон конь его и змей между копыт: Конь змею – „Сгинь!“, а змей в ответ: „Resurgam!“ Судьба империи в двойной борьбе: Здесь бунт, – там строй; здесь бред, – там клич судьбе. Но вот сто лет в стране цветут Рифейской Ликеев мирт и строгий лавр палестр»… И, глядя вверх на шпиль Адмиралтейский, Сказал другой: «Вы правы, граф де Местр». 8 февраля 1915 «Нет в мире прекрасней свободы…» Нет в мире прекрасней свободы, Чем в наручнях. Вольной мечте Не страшны темничные своды. Лишь в узах, в огне, на кресте Плененных архангелов крылья Сверкают во всей красоте. Свобода – в стесненном усильи, В плененном полете комет И в гордом молчаньи бессилья. Смиренья не будет и нет. Мгновенно из камня и стали Рождается молнийный свет. |
