Пред экзаменом он до полночи сидел,
Извивалися строки, как змеи.
Гимн весенний над ним из окошка звенел,
Кто<-то> бледный над ним наклонялся и пел,
А вокруг становилось темнее.
И в туман расплывались страницы пред ним,
Голова на тетрадь опустилась.
То, чего он не знал, встало сном золотым,
А что знал – то совсем позабылось.
И пугливой мечтой в вещий сон погружен,
Видит он римо-греческий сон:
Птицы грецкие песни поют как на смех,
И в полях зацветает гречиха,
И в саду распускается грецкий орех,
И на грех, позабыв прародительский грех,
Грек на солнышке греется тихо.
«Ωπωποι» распевает в саду соловей,
«Φιλυι» откликаются розы,
«Αγαπω» слышно в чаще зеленых ветвей,
Почему-то вдали заблестел Вей-хай-Вей,
А над ним всё Эротовы грёзы.
В атмосфере склонений, как древний архонт,
Выступают спряженья яснее,
И гекзаметром волны идут через Понт,
И Платон, Геродот, Демосфен, Ксенофонт,
И девятая песнь Одиссеи!
Вот Горация слышен каданс золотой,
Расцветают в полях герундивы,
И суп<и>ны уж дышат теплом и весной,
И периодов звучных извивы!
«О quo usquem! – звучит (замерла агора),
Tandem tu, негодяй Каталина,
Abuter' patientia?!»…
- «Барин! пора
Уж вставать вам!» – кричит Акулина.
