Видга удалился так же бесшумно, как и подошёл. Очень скоро его гибкое тело мелькнуло под забором за спиной у отвернувшегося стража.

Он долго лежал в сугробе, не шевелясь и слушая, всё ли спокойно…

Ножны меча были завязаны ремешком, но без него Видга всё равно чувствовал бы себя голым. Он шагал между двух заборов, придерживая меч рукой в рукавице. И уже понимал, что пришёл сюда зря.

Смэрну невозможно было бы узнать, даже если бы он прошёл на расстоянии шага… Парни и девушки со смехом и песнями сновали туда и сюда, стучали в двери и грозными голосами требовали угощения, намекая на милость умерших предков, которой жадный хозяин вполне мог и лишиться:

– А не дашь хлеба, заберём сына или дочь…

Для пущего страха на каждом была шуба, вывернутая мехом наружу и подпоясанная мочалом. Лица скрывали личины одна другой хуже. Двери распахивались, и в подставленные мешки щедро сыпалась всякая снедь. Колядующие благодарили, обещали такой же щедрый праздник и на будущий год – и шли дальше. Отказа им не было нигде. Кому охота злить отчаянных парней, которые навряд ли задумаются в отместку забраться в хлев и связать коровам хвосты, а то взять да взгромоздить на крышу тяжеленные сани…

Видга шёл к дому Вестейна ярла уже без большой надежды, скорее затем, чтобы не отступать от принятого решения. Мохнатые, горбатые, уродливые тролли – и впрямь отлетевшие души, на одну ночь вернувшиеся домой, – перебегали ему дорогу, со смехом возникали в лунном луче и вновь ныряли в непроглядную тень… Немалого труда стоило не обращать на них внимания. Видга не оглянулся даже тогда, когда меткий снежок угодил ему за ворот. Всё равно не сыщешь обидчика в этакой кутерьме, а насмешек будет довольно…

Он раз и другой прошёлся вдоль высокого ярлова забора. На всякий случай – а ну Смэрна всё-таки выйдет?

Потом ему неожиданно преградили путь.

Видга вскинул голову. Перед ним, посмеиваясь и подталкивая друг дружку, переминались с десяток парней.

– Ты, урманин, что тут позабыл? – спросил знакомый голос. – А ну, пришёл незван, так ступай-ка недран домой…

Видга хотел было сказать сыну ярла, что пришёл вовсе не к нему, но промолчал. Вспомнил отцовские наказы: горе тому, кто посмеет нарушать мир…

Однако Люту, знать, страсть хотелось испытать, каков же Видга в бою.

– Возгря урманская, – подойдя вплотную, процедил он сквозь зубы. – Своих девок мало, к нашим повадился, щенок?

Промолчи Видга и на сей раз, и не было бы между ними драки и ещё многого, о чём оба впоследствии горько жалели… Если не считать того, что с этой ночи Видга для Люта перестал бы существовать.

Но Видга не промолчал.

– Отойди с дороги, – сказал он негромко, – пока я не прогнал тебя хворостиной… рабичич!

Стрела поразила цель без промаха. Видга знал, что говорил, и успел вовремя отшатнуться – кулак сына ярла со стуком ударил в твёрдые брёвна. Лют вскрикнул в голос, но боль его не остановила. Даже не задержала… Они сцепились – рухнули на снег и покатились по нему, с хрустом всаживая в живое кулаки и колени, зверея от первой крови и давно копившихся обид… Оба были оружны, но ножа не вытащил ни один – позабыли…

Приятели Люта побросали мешки с угощением и обступили рычащий, стонущий от ненависти клубок. Забава грозила окончиться худо.

– Растащить, что ли, пока не убились, – проговорил кто-то нерешительно. Другой добавил:

– Да кто хоть начал-то?

Пир в княжеской гриднице был в самом разгаре. Уже принесли деревянное блюдо с горой ещё не остывшего печева, поставили перед Мстиславом, и старый князь, укрывшись за ним, спросил во всеуслышание, видно ли его.

– Где ты, княже? – спросила черноглазая дочь Радогостя.

– Вот и в следующем году пускай видно не будет, – сказал Мстислав из-за блюда.

Потом в доме погасили все огни, и он сам, своими руками затеплил новую, живую искру: она будет светить и греть в Новом дворе до другой зимы.

Пировавшие веселились вовсю. В гриднице с её окнами было не теплее, чем во дворе, – гостей грели напитки из княжеской медуши да жаркие шубы. Почти не пили только двое князей. Чурила привычно оглядывал стол, проверяя, не родилась ли где хмельная ссора. Но всё шло лучше не бывает: даже Хельги Виглафссон и боярин Вышата, нарочно посаженные «в блюде», после долгого и неприязненного молчания о чём-то разговорились и скоро уже угощали один другого, точно старые друзья.

Но едва успел порадоваться этому молодой князь, как возник в двери красный с мороза, распаренный рядович… Один раз глянул на него Чурила и понял: беда.

Краткое мгновение промедлил князь. Понадеялся, что у того хватит ума подойти незаметно, за спинами… Просчитался. Как был в необметённых сапогах, в блёстках снежинок, вывалился бородач на середину гридницы. Да и бухнул:

– Неладно дело, Мстиславич! Отрок твой Лют с Витенегом-княжичем друг друга чуть не поубивали…

Гридница заволновалась – услышали все. Поди теперь отложи дело до завтра, когда те и другие протрезвеют и остынут. Чурила угрюмо поднялся, про себя пожелав рядовичу онеметь.

– Сюда обоих.

Мстислав следил за сыном не вмешиваясь. Тяжко – так что же: не всё ему, отцу, рядом сидеть…

Отроки вкинули в гридницу драчунов. Их растащили в тот самый момент, когда ярость достигла предела, а крови, чтобы затушить жар, пролилось ещё недостаточно. Кто держал верх, понять было невозможно: каждый успел в клочья разодрать на противнике одежду, у обоих заплывали подбитые глаза, из носов одинаково сочилась кровь… Чурила повёл бровью, и двое, державшие Видгу, отступили. Такая несправедливость заставила Люта отчаянно рвануться, но его удержали, наградив для острастки подзатыльником.

– Чего не поделили? – спросил князь.

И Лют крикнул, не дав Видге раскрыть рта и желая обойти его хотя бы здесь:

– Он меня… назвал… назвал…

И осёкся – не мог сам произнести о себе то, чего не спускал ещё никому.

– Рабичичем, – подсказал Видга.

Воинам понадобилась вся их сноровка, чтобы остановить Люта и заткнуть ему рот. Парень оказался силён, как молодой конь, и так же горласт.

А Халльгрим Виглафссон огляделся по сторонам и увидел, как Вышата Добрынич отодвинулся от Хельги, нарочитым движением подобрав полу богатой шубы. Хельги не пошевелился – нет, он не станет связываться с ярлом прямо на пиру, всему своё время. Но когда он покосился на соседа – в глазах его была смерть…

– Разреши, конунг, я скажу им кое-что, – обратился Халльгрим к Чуриле. – Это ведь мой сын.

Он казался очень спокойным. Князь кивнул:

– Только не прогневайся… отрока я сам накажу.

– Не беспокойся, – усмехнулся викинг и полез вон из-за стола.

Видга приметил отца сразу, как только вошёл. И ему тут же мучительно захотелось вернуть время назад и остаться дома, в своём Конце, где не было ни Люта, ни конунга, ни Вестейна ярла…

– Дай сюда твой меч, – сказал ему Халльгрим.

Сказал не тихо и не громко, но так, что сердце Видги сперва бешено заколотилось, а потом ухнуло куда-то и пропало, точно вовсе остановившись.

Деревянными пальцами он распутал так и не развязанный ремешок. Вынул меч и протянул его отцу – рукоятью вперёд.

Халльгрим выхватил у него когда-то подаренное оружие… Железные руки с силой согнули закалённый клинок. Воронёное лезвие сперва упруго напряглось, потом с коротким щелчком переломилось надвое.

– Я думал, у меня есть сын! – сказал Халльгрим. И многие потом утверждали, будто он даже пошатнулся при этих словах, видно, нелегко они ему дались… А хёвдинг продолжал: – Спроси женщин, они покажут тебе пиво, которое я велел варить для эттлейдинга. А весной я хотел заложить для тебя драккар, и Олав обещал мне, что нелегко будет найти то море, где сыщется равный ему!

От лица Видги постепенно отлила вся краска, только кровь продолжала течь из ноздрей, и он больше не пытался её унять. Халльгрим сказал ещё: