Бьёрн хотел спросить его, как это случилось, но не успел. Толпа мерян, возглавляемая кугыжей, подошла к сгоревшему дому.

– Отдай нам пленника, – потребовал у Халльгрима старейшина. – Он должен умереть!

Халльгрим не понял его. Зато Бьёрну перевода не понадобилось. Белым медведем поднялся он над Гудрёдом, положив руку на меч.

– Не так проворны были они в бою, как после боя! – буркнул он в попорченную пламенем бороду. – Если им так уж нужен пленник, ловили бы его сами!

Сигурд молча встал рядом с братом.

Поняв, что добром викинга не отдадут, кугыжа обратился к Чуриле:

– Сотвори справедливый суд, княже. Вели отдать его нам! Он умрёт!

Чурила Мстиславич огляделся, не торопясь с приговором.

– Кажется мне, – сказал он Халльгриму, – твой человек вовсе не расположен его отдавать…

Сын Ворона ответствовал спокойно:

– Если ты прикажешь, конунг, он его отдаст.

Чурила помедлил, раздумывая, ссориться ли с Виглавичем или наживать врагов в Барсучьем Лесу. Потом решительно поднялся в стременах.

– Вот вам моё слово… Пусть меря посмотрит этого малого. Если видели его за каким непотребством, пусть судят своим судом… А не видели, никто его не тронет!

Непонятливых не нашлось. Недовольных, кажется, тоже. Промолчал даже Бьёрн, правда, ладони с меча не убрал.

Меряне возбуждённо переговаривались, пододвигаясь поближе.

– Подними его, – сказал Бьёрну Халльгрим. – Пускай смотрят.

Олавссон взял пленника за шиворот и поставил было его на колени, но тот сбросил его руку.

– Если хочешь, чтобы я стоял на коленях, сперва обруби мне ноги…

Шатаясь, он выпрямился. Но устоять не сумел и свалился, скрипнув зубами. Кто-то принёс ведёрко воды и выплеснул ему в лицо, смывая копоть и кровь. Гудрёд так и вздрогнул, сжимаясь от саднящей боли, но ничего не сказал. Люди разглядывали мокрое, худое, попятнанное ожогами лицо.

Потом в глубине толпы вскрикнула молодая женщина… Она принялась протискиваться вперёд, кто-то схватил её за руку, пытаясь остановить, но она вырвалась и встала перед Чурилой Мстиславичем, прижимая к груди годовалую дочь.

Быстро-быстро заговорила она на своём языке…

– О чём она, Реттибур ярл? – спросил Халльгрим Ратибора. Боярин немного послушал и вполголоса перевел:

– Она рассказывает, как датский князь погнался за ней… и уж было поймал, когда вмешался этот парень. Они с князем стали кричать друг на друга, потом схватились. Больше она не видела, она убежала…

– Так за это тебя и хотели казнить? – спросил Бьёрн. – А с чего это ты заступился за финку? Она понравилась тебе самому?

Гудрёд поднял на него глаза.

– Ты, наверное, поверишь мне, если я скажу, что Горму хёвдингу, который теперь лежит среди убитых, случалось грабить не только в здешних местах… Я селундец. Горм хёвдинг думал, что я был слишком мал и не запомнил, как горел наш дом и как поступили с моей матерью и маленькой сестрой. Но вышло не совсем так…

Бьёрн на руках отнёс его к берегу речки, раздел догола и стал мыть. Сигурд раздобыл с ближайшего репища пучок жгучего зелёного лука, высек огня и сварил крепкую похлебку. Бьёрн заставил Гудрёда съесть её всю до конца. А потом наклонился над ним, обнюхивая раны.

– Зачем? – спросил датчанин. – Я прожил столько, сколько мне было суждено.

Бьёрн поднял голову, удовлетворенный. Луком не пахло. Стало быть, раны оказались не так глубоки.

– Ты бы лучше помолчал, – посоветовал он Гудрёду. – Ты думаешь, стал бы я возиться с тобой, сосунком, если бы меня самого люди не звали Бьёрном Олавссоном! И если бы у меня не было брата по имени Гудрёд, чьё мёртвое тело мне пришлось однажды вносить в курган!

Удача кременчан была велика. Даже вместе с мерянами и халейгами их так и не стало больше, чем ютов. И тем не менее дружины Горма хёвдинга больше не существовало. Одних нашла смерть в бою, другие рассеялись по лесу. Троих из этих прятавшихся меряне наутро разыскали и схватили. Обессиленные ранами, викинги сдались сравнительно легко – избитых и связанных, их притащили на срам в Барсучий Лес. И наверняка утопили бы, не вмешайся Чурила.

– Продал бы их мне лучше, Шаевич, – сказал он кугыже, брату Азамата.

Сражение не пощадило словенского вождя. Тугая повязка охватывала загорелый лоб, другие прятались под рубахой, мешая двигаться и дышать. Он знал, что ему не откажут.

Троих пленников привели к Халльгриму Виглафссону и втолкнули по сходням на снятый с берега драккар:

– Володей… подарок тебе от князя!

Халльгрим хёвдинг устраивался на синем корабле. Двое Олавссонов первым делом выкинули за борт корявую лесину, уродовавшую прекрасное судно. И теперь ходили по мерянским дворам, промышляя достаточно крепкое и сухое бревно.

Добрый десяток хирдманнов рылись под палубой корабля, разбирая добычу. Одно казалось взятым где-то в дальней стороне, быть может, на Готланде или в Эйсюсле; другое явно вышло из рук мерянских мастеров. Застёжки-сюльгамы, с мясом оторванные от одежд, обереги – утиные лапки, серебряные пронизки, витые цепочки от девичьих налобных повязок…

Всё это тут же раскладывалось на две кучки. Конунгу с дружиной – и себе.

Нашли на корабле и двух ошалевших от страха пленниц, сидевших там же, под палубой, взаперти. Поняв, что никто больше не собирался чинить им обиду, обе девушки в один голос запросили есть. Накормив, их отпустили на берег. Отощавшие от голода девчонки были очень красивы – несколько воинов помоложе тут же вызвались присмотреть, хорошо ли они устроятся… На сходнях им попались трое ютов, поднимавшихся навстречу.

Три разбитых лица были угрюмы. Расправа откладывалась, но навряд ли она от этого станет менее жестокой… Что с ними сделают – прикажут выпрямить рёбра?

Но у халейгов эти трое, распухшие от побоев, перетянутые врезавшимися верёвками, вызвали больше жалости, чем злобы. Халльгрим, перед которым их поставили, спросил:

– А что, сильно ли вы скорбите по своему Горму хёвдингу?..

Викинги отозвались вразнобой, но согласно:

– Мы были бы рады сопровождать его в Вальхаллу… А ещё лучше, праздновать победу над тобой и над твоим гардским конунгом. Но ты сам видишь, наверное, что не случилось ни того, ни другого, и не наша в том вина.

– Справедливо сказано, – согласился сын Ворона. – Вы не так уж плохо сражались… да и в лес поползли, надо думать, не раньше, чем пал этот вождь. Развяжите, – приказал он воинам. – Пусть умоются и помогают на корабле.

Торгейр, укрытый меховым одеялом, – от потери крови он очень мёрз – лежал на ложе, устроенном для него под мачтой, в средней части корабля. Он предпочитал мучиться молча, но люди видели испарину, стекавшую по его лицу. Дотянуть до дому он и не мечтал. Хотелось только одного: шагнуть за последний порог с палубы боевого корабля, взятого в сражении… под плеск вёсел и голос снастей… унести с собой в небытие видение летящего паруса…

Один Видга ещё продолжал на что-то надеяться и неотлучно сидел подле херсира, не принимая участия в дележе. Но не сидеть же просто так, и он старательно чистил доставшуюся ему кольчугу. Дома ему помогут переделать её по себе. А может, он её продаст и купит другую, поменьше. Хотя нет. Эту он взял в бою…

Когда железная рубашка исчезла в его котомке и на смену ей появилась секира, к Видге неожиданно подобрался Гудрёд. Он смотрел на топор, как голодный на жареное мясо. Потом вдруг сказал безо всяких предисловий:

– Отдай мне его.

Видга ответил:

– Может быть, тебе и кольчугу? Она тоже неплохая.

Гудрёда это не смутило.

– Кольчугу я не прошу, потому что это ты убил его, а не я, тебе и честь. Хотя и я совсем не отказался бы, если бы мне выпало побольше удачи! А секира моя.

Внук Ворона хотел было по примеру Хельги послать селундца на север и в горы, к троллям, – но тут увидел, что Торгейр ненадолго приподнял ресницы, увидел в его глазах живой интерес… и передумал.

– Я, пожалуй, поразмыслю над твоими словами, – сообщил он Гудрёду. – Но только если ты, датчанин, сумеешь рассказать нам что-нибудь занятное…