– Дед Патраш, где ты там! – позвал он старейшину. – Расскажи-ка, какого красного зверя для нас приглядел! Поедешь ли охотиться с нами, Азамат?

Дремавший рогач приподнял голову, и мохнатые уши описали два медленных полукруга, вбирая в себя шорохи и голоса. Он сам не знал, что его разбудило. То ли принесённый ветром подозрительный шум, то ли просто нюх на опасность, который бодрствовал в нем даже во время сна…

Но наяву лес не рассказал ему ни о чём тревожном. Старый тур по привычке лизнул голое пятно на плече, ещё не успевшее зарасти чёрной шерстью, – след ожога, которым отметил его недавно отбушевавший пожар. И вновь опустил голову, продолжая прерванный отдых.

Липы покачивались над лежавшим быком, тихо беседуя о последнем дожде и о том, как сладка была в этом году питавшая их земля… Где-то неподалёку жило своей жизнью пчелиное дупло. Из-под деревьев наплывал запах мёда, сновали крылатые живые комочки. Мирно пахло коровами, пасшимися на поляне.

Бык дремотно повёл на них глазом, моргнул длинными ресницами и шумно вздохнул. Гнедые красавицы бродили по самой границе его зрения, но он знал любую так хорошо, что ему казалось, будто они стояли перед ним, своим повелителем, в нескольких шагах. Особенно та, что была светлее шерстью, стройнее и легче на ногу, чем все остальные… Бык снова вздохнул. Близилась осень, кровь бежала по жилам быстрее ото дня ко дню.

Солнце стекало по широким листьям лип, бросая трепещущие блики на его матово-чёрное сильное тело, прочерченное вдоль спины узким белым ремнём…

Но вдруг он вскочил на ноги так стремительно, как будто из-под деревьев снова дохнуло смертоносным жаром огня. Упругий хвост охлестнул бёдра. Так вот что помешало ему спать… Переменчивый ветер снова дунул с той же стороны, что и тогда. И теперь он уже явственно донес до слуха голоса перекликавшихся собак.

Жадно раздувшиеся ноздри быка втянули воздух, и глубоко в груди родился угрожающий рокот. Глаза тура начали наливаться кровью. Рядами с запахами лошадей и собак витал ненавистный человеческий дух.

Он свирепо фыркнул и шагнул вперёд, пугая надвигавшуюся опасность, – так, как по осени пугал равных себе. Но угроза не помогла. Запах продолжал упрямо расти, и тогда он повёл коров прочь. В тёмную чащу, не раз и не два укрывавшую его семью от врага.

Он уходил не торопясь и с достоинством, как подобало лесному князю, чьих страшных рогов боялись и волк, и медведь.

Лошади, собаки и люди добрались до места его недавней стоянки и по горячему следу свернули в ту же сторону, что и туры. Недаром, знать, смутное присутствие человека, пусть не смевшего подходить близко, тревожило быка уже несколько дней… Ещё раз поймав этот запах, рогач яростно хрюкнул.

И побежал…

Человек был слаб, но, как почти все слабые, – хитёр. Ему не требовалось подходить близко, чтобы вонзить блестящее жало в шею или загривок. Люди не имели рогов. Они носили их в руках и трусливо метали издалека. Люди плохо бегали, но зато ездили на лошадях, служивших их воле. Они почти ничего не слышали и не ведали запахов, так ярко окрашивавших мир. Но они приводили с собой собак… Двуногие создания были ничтожны – тур растоптал бы такого легко, встретив один на один. Но их было много. Как волков, что загоняют добычу по весеннему насту, ранящему ноги бегущих.

Из пасти быка свесился дымящийся красный язык. Он легко перелетал поваленные стволы, с треском крушил грудью подлесок. Ярость и унижение толчками бились в его сердце…

Псы заливались теперь прямо за спиной, и для того, чтобы хорошо слышать их, больше не нужен ветер. Иные начали даже обходить его стадо, подбираясь с боков.

Разогнавшись в беге, тур зацепил плечом одинокую берёзу, выросшую на поляне, и хрустнуло, мотнув белым стволом, стройное дерево… острая щепка провела на боку зверя кровавую черту.

Первая боль холодом окатила быка. Он остановился на всем скаку, так, как умел это только он. Успел увидеть пропадавший в кустах силуэт светлошёрстной… и, круто развернувшись, с рёвом взметнул на рога отчаянно завизжавшего пса.

Свора окружила его, оставив туриц убегать. Бык завертелся на поляне, увеча собак, хватавших его за бока и за задние ноги. Его грозный боевой клич перекрывал и визг раненых, и остервенелый лай нападавших. Ярость боя овладевала им безраздельно. Почти такая же, как та, что осенью, в пору жёлтых листьев, отрывала его от лакомых желудей и несла куда-то по затянутому паутинками лесу, заставляя пугать робких коров и, трубя, вызывать на бой каждого встречного…

Светлые рога тура заливал теперь тяжкий багрянец. Собаки порастратили свой пыл и больше не смели бросаться на него, ограничиваясь лаем. Победный рёв быка потряс притихшую чащу. Он был готов сам пуститься навстречу погоне. И в открытой схватке узнать, кто же сильней!

Долго ждать не пришлось. Мягкая лесная земля донесла близкий топот. И два светлых пятна одновременно выскочили из-за деревьев и понеслись к месту боя, делаясь всё чётче и чётче и превращаясь в двоих всадников – один на соловом, другой на сером в яблоках коне. Один – с копьём в руках, другой – с тугим охотничьим луком…

Тур коротко проревел и двинулся навстречу. Бесстрашный живой таран, оснащённый двумя бьющими без промаха мечами. Лук и копьё могли оборвать его жизнь – но не его бег. Стрела барсучанина Азамата впилась в основание шеи, наконечник копья оцарапал плечо… А в следующий миг боярин Вышата Добрынич полетел куда-то в сторону, взметённый на рога вместе с дико закричавшим конём. Азаматов жеребец в ужасе шарахнулся прочь, только для того, чтобы угодить ногой в яму, упасть и забиться, придавив к земле седока.

Вышате ещё повезло. Он успел соскочить с солового, чьи копыта в муке молотили воздух. Страшные рога лишь скользнули по его бедру, располосовав вышитую штанину. Но копьё вырвалось из руки и отлетело в сторону, и Вышата знал, что подобрать не успеет. Тур, проскочивший вперёд, стряхнул повисшего на горле пса и устремился прямо к нему.

Азамат, что-то крича, швырнул обломками лука – но зверь и не заметил.

Вышата прижался к липе и нашарил у бедра последнюю надежду – меч… Вырвал его из ножен… и рука ощутила непривычную лёгкость клинка, обломавшегося ровно посередине. Так вот что коротко треснуло при первом ударе быка, так вот что защитило ему ногу!

Резкий, оглушительный свист отвлёк быка, заставил невольно скосить близорукие глаза… Что-то чёрное мчалось к нему слева. Ещё тур? Откуда он взялся здесь, неведомый собрат? Как посмел войти в его лес? Почему так странно, не по-турьи кричит, почему от него пахнет человеком, кожей, железом?!

Рогач не успел понять всего этого до конца. Не успел повернуться к незнакомцу широкой грудью и познавшими битву рогами. Не успел хотя бы подставить плечо, несокрушимое, как поросший мхом валун… Князь Чурила Мстиславич с маху вогнал копьё в жарко дышавший бок, невиданным приёмом зажав под мышкой лущу. Сила его руки сложилась с силой коня… вороной Соколик на всём скаку ударил тура грудью и со стоном осел на задние ноги.

Рогач, остановленный в пяти шагах от Вышаты, лишь чуть покачнулся. Медленно опустилась, точно к чему-то принюхиваясь, тяжёлая голова. Опал жёсткий чуб между рогов. Нехотя улеглась на загривке вздыбленная щетина. Мелькнул перед глазами золотистый, пахнущий жизнью круп светлошёрстной… и солнце разом и навсегда опустилось за лес. Тур молча подогнул передние ноги, и повалившее его копьё глянуло в небо.

– Жив, боярин? – спросил Чурила хрипло, соскакивая с коня. Соколик, не робевший под вражьими стрелами, мелко дрожал.

Азамат-барсучанин подошёл к ним, прихрамывая на помятую ногу и краснея, – было стыдно. Охотник за охотником выезжали на поляну, останавливали взмыленных лошадей, подзывали уцелевших собак. Смотрели, качая головами, на учинённое туром побоище, на двух искалеченных коней, на пешего, потерявшего меч боярина Вышату. Подъехал Халльгрим, глянул на поверженного великана… Ему, Халльгриму, случилось раз идти с ножом на белого медведя. Лесной бык был противником не хуже…