Любочад между тем вложил пальцы в рот, свистнул – отколь ни возьмись, стремя в стремя с ним выросло двое парней на таких же, как у него, выносливых широкогрудых конях. Он им что-то сказал. Парни согласно кивнули лохматыми головами, потом повернули коней и скрылись. Любочад остался сопровождать корабли.
Улеб посматривал на всё ещё сомкнутый кулак Виглафссона и потихоньку прикидывал, до какого ряда лодейных скамей этот кулак едва его не донёс. И благодарно поминал про себя Сварога, покровителя мастеровых людей…
19
Жестоко обидели востродонную морскую птицу.
Сняли, скомкали широкое полосатое крыло, опустили мачту. Свернули зубастому дракону длинную беззащитную шею… А после и выпотрошили: всё, что с самого Торсфиорда сберегалось в трюме от жадных вражеских рук, всё это теперь вытащили наружу, навьючили на терпеливые конские спины.
И вот артельщик Любочад привстал в стременах:
– Волос-богач да соблюдёт… а ну навались!
Ноги и копыта разом упёрлись в землю – люди и кони разом натянули верёвки. Заскрипели дубовые катки… чёрный корабль медленно выполз на берег, покидая негостеприимную рыжую Вытегру. И двинулся вперёд, по просеке, под дождём.
За ним, помедлив на подъёме, выбрался пёстрый корабль Хельги Виглафссона. И последним – изуродованный перестройками красный драккар, отнятый у конунговых людей…
Медленно вращались тяжёлые катки. Мокрая трава путалась в ногах. Ползла из-под сапог скользкая земля. Просека карабкалась на каменистые холмы, потом начинала спускаться, и люди подпирали плечами беспомощно кренившиеся корабли, уговаривая их не бояться непривычной дороги.
Мореходы и артельщики трудились бок о бок. Кто не знал языка, помогал себе жестами. Общая работа сближает: словене, халейги, корелы понимали друг друга как давние друзья.
Женщины шли рядом с кораблями. Вели за руки детей. Не отпускали их от себя ни на шаг. Раненых везли вместе с поклажей – на лошадях.
И где-то там, далеко за спиной, по мутной Вытегре, распушив набрякшие перья, кружился-плыл вниз по течению принесённый в жертву петух…
Из всех взятых в бою один Бёдвар сумел впрячься в общую работу. Широкой грудью налегал он на канат, и толстая жила на лбу вздрагивала от натуги. Единственный глаз угрюмо светил из-под повязки… А впереди Бёдвара шёл сам Халльгрим вождь. Вот уж кого не обошли милостью боги, дарующие силу! Лямка за плечами сына Ворона готова была загудеть струной, смоченная дождём одежда курилась на холодном ветру.
А рядом с Бёдваром, опираясь на самодельный костыль, упрямо ковылял Эйнар. Он еле тащил непослушные ноги. Ему бы ехать на лошади, но какое там – шёл Бёдвар, следовало идти и ему.
– Эй, Утопленник! – обернулся к нему Халльгрим. – Поди-ка сюда!
Эйнар нахмурился – не много радости было ему, знавшему Рунольва, спешить на зов Виглафссона! Однако суковатая палка расторопнее зашуршала травой, потому что старые времена миновали.
Когда они поравнялись, Халльгрим сказал ему:
– Почему идёшь? Ещё растянешься посреди дороги.
Эйнар сердито ответил:
– Твоя правда! Однако не лучше мне было в тот день, когда твой брат бросил меня в море!
Халльгрим поправил на себе лямку:
– Я давно хотел узнать, как ты спасся тогда. Расскажи!
Эйнар пожал плечами:
– У нас как раз перед тем оторвало от кормы лодку… Мне повезло, я вычерпал из неё воду и принялся грести…
Халльгрим сказал ему:
– Надо думать, тогда-то ты понял, сладко ли мне было у вас на форштевне. Я слышал, в тот день к вечеру пошёл снег. Как же ты поймал свою лодку?
– Жить хотел, – ответил Эйнар. – Вот и поймал…
Звениславку вёз на своём коне сам дядька Любочад.
– А ведь и искал же тебя твой Мстиславич! – говорил он ей, тихонько покачиваясь в седле. – На что уж тут у нас глухомань, так и сюда добрался. С Олегом, воеводой белозерским, приходил. Убивался по тебе. И на что ты ему, конопатая, сдалась? Я-то, старый пень, всё на Радима ему наговаривал. А тебя, значит, купцы? И в мешок?
Она отвечала с улыбкой – теперь-то можно было улыбнуться:
– И в мешок. Немцам в Ладоге продали. А те к себе повезли, да сами не доехали.
Любочад смотрел на неуклюже переваливавшиеся лодьи.
– Хороши кораблики… Вот только плавали долго, отяжелели. У нас тут давеча вагиры свою снекку тащили, так она куда легче шла, а ведь не меньше будет! Тоже в Белоозеро побежали. К Олегу!
Облака сочились мелким дождём, ветер свистел и стонал, размахивая ветвями деревьев. Голоса людей терялись в тяжком скрипе катков. Викинги недоверчиво косились на лес… Никого не боявшиеся в море, здесь они чувствовали себя голыми. Нетерпеливо смотрели вперёд: скоро ли вода? Даже вовсе чужая. Даже такая, по которой не доберёшься до дома. Спустить с берега драккары – и пускай лезут, кому охота…
– Что через Ладогу-то не пошли? – потихоньку смеялся Любочад. – Рюрика забоялись? Ну, ну… Рюрик, он и есть Рюрик, одно слово, сокол яростный. У нас тут раньше как лето, так спасу не было от свеев да датчан. Теперь тихо!
– За что ж не любят его? – спросила Звениславка. – Сама слыхала, бежью люди бегут…
– А за что любить? – удивился артельщик. – Всего ничего в Ладоге живёт, а насолил всем. Он же у себя за морем с дружиной разговаривать привык. Дружине что – куда он скажет, туда и гребёт! А тут вече… Позвали свеев гонять, в Ладоге посадили, а он, того и гляди, весь Верх к рукам скоро приберёт…
Корабли ползли дальше, неторопливо ступал привычный конь, и Любочад наказывал:
– Домой приедешь, батьку за меня поцелуй. Привет ему и Мстиславу-князю от старого Любочада. А Вышате Добрыничу скажи, пускай с лодьями поторопится. Любочад, скажи, спрашивал, что-то припозднился он в нынешнем году.
Викингам волок казался бесконечным. Но всё на свете рано или поздно минует – и хорошее, и плохое… Одолели и волок!
Мореходы расплатились с Любочадом по сговору: отвесили шесть марок серебра. А на прощание устроили пир.
Корабли уже покачивались на воде – эта новая река тоже носила очень трудное имя – Ковжа, – и сундуки с мешками лежали под палубами на своих привычных местах. Садись на скамьи да и отчаливай!
Веселье происходило на берегу. Еду и пиво выставили халейги; Хельги Виглафссон недовольно ворчал – ему казалось, что брат поступал расточительно. Однако Халльгрим не видел нужды скупиться. Миновали волок, а этот волок от самого дома сильно его смущал…
– Может статься, – сказал он Хельги, – что мы ещё вспомним добром этот пир и эту еду. Да и город на озере Весь уже недалеко. Навряд ли Ольгейр ярл запретит нам торговать…
Хельги внезапно рассвирепел:
– Ольгейр ярл! На север его и в горы, этого Ольгейра ярла! С каких это пор мы спрашиваем позволения взять еду, которая нам нужна? Да ещё у вендского ярла!
Халльгрим на него прикрикнул:
– С тех самых пор, как сами превратились в бродяг! И идём просить крова в чужой стране! И ты успокойся, Хельги Виглафссон! Не понимаешь сам, так слушайся и не перечь мне, я этого не люблю. Твой черёд распоряжаться настанет после того, как меня убьют!
Хельги не нашёл слов для достойного ответа. Только плюнул и ушёл к своему кораблю…
Сигурд Олавссон ещё с Невы носил в себе лютую злобу против ижор. Раненый Гуннар уже пытался ходить, да и отплатили за него давно и с лихвой. Но мстил не Сигурд, и оттого зрел в душе ядовитый нарыв. И вот теперь, влив в себя рог, Сигурд стал примечать между артельщиками сероглазого, беленького корела, чей выговор показался ему знакомым. С этим белобрысым они весь волок шли плечо в плечо – однако Сигурд без долгих раздумий бросил рог наземь и пошёл к его костру.
Тот что-то рассказывал сидевшим вокруг, размахивая руками и задорно мешая русские, корельские, северные слова… Артельщики и мореходы навряд ли хорошо его понимали, но хохотали от души. Сигурд подошёл к корелу сзади и взял его за шиворот, так, что затрещала праздничная вышитая рубашка. Хохот стих, корел изумлённо обернулся. Сигурд обозвал его ингром и колдуном, а после спросил, о чём тот так весело рассказывал – может быть, о том, как Халльгрим хёвдинг топил их в Неве?
