– Загостился я, княже, – только и сказал Чуриле. – Дело в Белоозере ждёт.

Помолчал и добавил:

– По санному пути дань повезу господину моему Рюрику.

Чурила внутренне напрягся, ожидая продолжения и страшась его. Но варяг промолчал. Даже не посмотрел никаким особенным взглядом. И мало-помалу волнение отпустило, улеглось. Даже лёгкий стыд зародился в душе: эх, Радим тебе такой, Радим тебе сякой, а сам…

Снекку готовили в путь. Странно выглядела она на тихой реке, пришелица из чужедальней страны, с берегов вечно пасмурного моря и песчаных островов между серыми тучами и серой зыбью… Казалось, приложи ухо к смоляному борту, и услышишь далёкий голос – голос прибоя…

Чурила смотрел на неё с берега и невесть почему вспоминал Халльгрима – таким, каким увидел его тогда, дождливой ночью в мерянском лесу.

– Скажи… – неожиданно для себя самого обратился он к Олегу. – Вот живут у меня Виглавичи с родом своим, ты их знаешь. А ты… ты и господин твой Рюрик… вы ведь тоже ушли?

Олег сложил руки на груди, опустил русую голову и долго не отвечал… На глазах старше и суровей стало его молодое лицо. А потом он заговорил, глядя вдаль, и было похоже, что видел он перед собой вовсе не реку и не Урманский конец на том берегу. Глухо прозвучал его голос:

– Земля наша, князь, велика и дивно прекрасна… Щедро и ласково наше море, хлебородны нивы, не знающие ни жары, ни жестокого мороза. Широки наши леса, и не перечесть в них красного зверья. Много племён кормит наша страна, многим даёт кров и одежду… Слыхал ли ты, Чурила, о короле франков по имени Карл?

Чурила отозвался так же негромко:

– Кто не слышал о нём, разившем врагов от моря и до моря…

Олег кивнул.

– Наших с тобой отцов на свете не было, а Рюриков дед был молод, как ты или я… Из людей поморских мы, вагиры, живём всех западнее. К закату от нас уже земли саксов и англов, а севернее – датчане. Король Карл не мог сам оборониться от них и просил помощи у старого князя Вильчана. Он клялся своей верой, что встанет за нас, если случится нужда.

Чурила спросил осторожно:

– Он не сдержал слова?

Олег чуть усмехнулся.

– Он держал слово, пока жил. Он помог нам, бодричам, против саксов, а князя Вильчана признал над всеми другими… но на вильцев сам же саксов и натравил. Рюрик мне однажды сказал – боялся Карл, как бы мы из сильного друга не стали опасным врагом. И с тех-то пор, князь, не стало мира в нашей земле. От кого тут отобьёшься, если смольняне глинян тем же саксам за золото продают…

Чурила слушал очень внимательно. А Олег продолжал:

– Вот так и не стало нам в нашей Вагрии никакого житья. Ты думаешь, почему столь многие к вам сюда за счастьем ехали через море? Издавна нас в Ладоге знают… Ещё знают, что храбр вагир на суше, а на море – трижды. У вас тут, не обижайся, другим славны, к морю же не так привычны. Потому и позвали нас на защиту от свеев и датчан. То правда: в море они нас боятся, а более никого!

Гордо звучали эти слова. И справедливо: Чурила знал от жены, что Халльгрим и тот предпочёл в Ладогу не соваться. Он сказал:

– А не любят Рюрика ладожане.

Воевода поднял на него глаза. Глаза смеялись.

– А что, скажи, Чурила Мстиславич, когда иной ваш город князя с дружиной к себе зовёт, не из-за моря, своего… всяк ли мил?

Посмеялись. Снекка покачивалась, крепко привязанная к дубовым расчёлкам. Кременчане помогали вагирам таскать по сходням бочонки и мешки. Стоял у воды старый Олав с троими сыновьями и Гудрёдом, разглядывал вендскую лодью.

– Ещё открою, Чурила, – вновь заговорил Олег. – Так мыслю, не тайна. Великую думу думает родич мой Рюрик…

Вот оно, подумал Чурила. Глубоко внутри дрогнула маленькая холодная жилка. То самое.

А Олег продолжал:

– Видит он, не скудней нашей эта земля. И не меньше племён живёт здесь в лесах, и все они – одно, только зовут себя кто словенами, кто кривичами, кто севером… У нас враг нападает с заката, а вы следите за пылью, клубящейся в южных степях. И как тебе знать, не двинется ли оттуда могучий вождь, который пожелает покорить вас поодиночке?

Не то куда как хитёр был белозерский воевода, не то воистину прав… Точь-в-точь те же слова говорил и он когда-то Радиму. Ещё до того, как вовсе отошла от них гордая Круглица…

Но, видно, разное это дело – ходить по дань и платить её самому. Даже лёгкую – для мира… Защиту и помощь… за пушистые куны, за звонкое серебро…

– Большая сила нужна, чтобы повелевать столь многими, – сказал он Олегу. – Великим государем назовут твоего Рюрика.

Олег ответил спокойно:

– Или другого, кто это сделает.

И снова замолчали. Каждый знал, что его поняли.

– Пусть будет, как угодно Богам, – сказал Чурила наконец. – Мы же свою вольность взяли мечами.

Это был отказ. Позже, вечером, он всё как есть поведает отцу, и тот, выслушав, не произнесёт ни слова упрёка, но заметит:

– То хорошо, сыне, что уезжает он другом.

И уехал Олег – обласканный, накормленный-напоенный на прощальном пиру, отягощённый подарками себе и своему князю. Потекло время, и говорить о нём стали всё меньше и меньше: ну, был, ну, уехал, мало ли кого носит на широкой ладони голубая Рось…

Но когда замахали голыми ветками засыпающие на зиму деревья, на посеревшей Медведице снова мелькнул знакомый солнечный парус.

Снекка подошла к городу и причалила в уверенности, что приём будет добрым. Олега, правда, на палубе не оказалось – лодью привел опытный Дражко. Князь поспешил на берег, и вместе с ним вышел Халльгрим, случившийся в Новом дворе.

Халльгриму в тот день суждена была неожиданная и приятная встреча. На шаг позади Дражко, зябко кутаясь в просторный меховой плащ, по сходням спускался Абу Джафар Ахмед Ибн Ибрагим. Он учтиво раскланялся с Чурилой, а халейгу улыбнулся точно старому другу.

– Тебе я незнаком, – по-словенски сказал он князю, – но кое-кто из твоих витязей встречал меня раньше. Просвещенный и доблестный наместник малика ар-рус, правитель страны Вису, пообещал мне прошить нитью просьбы ткань вашего союза… Я провёл в его стране лето и видел дни, длившиеся без перерыва. Мне говорили, что зимой там царит столь же длительная ночь… Могу ли я надеяться, что ты позволишь мне перезимовать в твоём краю, где тьма не властвует столь безраздельно?

А потом наступила зима. В тот год она выдалась ранняя и дивно щедрая на снега. Разом покрыли они поля и леса – и больше уже не сходили.

Звениславка гуляла по заснеженным улочкам, осторожно ставя мягкие сапожки на раскатанную мостовую. Как бы не поскользнуться! Приходила Нежелана и гуляла с ней об руку. Иногда же они выбирались на берег реки и подолгу сидели там на бревне, завернувшись вдвоём в необъятную медвежью шубу. И о чём говорили – никто не слыхал. Смотрели на ребятишек, на снежные бабы, на мальчишек, отчаянно кативших с откоса на рогожках и санках…

При виде княгини мальчишки из кожи вон лезли, показывая свою отвагу. Даже отроки помладше начинали перебрасываться снежками, а то вытаскивали лыжи и, на зависть и удивление более робким, не сгибаясь съезжали с высоченного обрыва на речной лёд.

Как-то раз на берег явился и Видга. Сын хёвдинга не думал забывать свою Смэрну и мало-помалу добился, что другие рабы стали поглядывать на неё с почтением. Даже старый Щелкан, и тот теперь большей частью только ворчал, а если и грозился палкой, то издали. Оторвиголову княжича побаивались.

Внук Ворона долго смотрел на парней и мальчишек, баловавшихся в снегу, потом молча ушёл. Но нельзя сказать, что присутствие жены конунга вовсе не подогрело его гордость. В другой раз он явился на берег на лыжах.

Множество любопытных глаз видело, как он оглядел обрыв и выбрал место покруче. Как нагнулся подтянуть ремни лыж. И как обернулся приказать верному Скегги:

– Чашку!

Малыш уже успел натопить в ладонях снега. И подал ему глиняную чашку, полную почти до краев.