Мы очень долго беседовали по поводу того, каким образом организовать эту силу. Нокс, по-видимому, приехал с широкими задачами и планами, которые ему впоследствии пришлось изменить, но он считал своей главной целью оказать помощь в организации армии…

Я с ним условился принципиально, что создание армии должно идти при помощи английских инструкторов и английских наблюдающих организаций, которые будут вместе с тем снабжать ее оружием; что армию надо создавать с самого начала именно с воспитания, то есть организовать школы для офицеров, для унтер-офицеров, потому что основные причины трудностей — всеобщая распущенность офицерства и солдат, которые потеряли всякую меру понятия о чести, о долге, о каких бы то ни было обязанностях.

Нокс спросил меня: «Каким образом можно будет установить власть?» Я ответил: «Путь к созданию власти один — в первую очередь нужно создать вооруженные силы, затем, когда эти силы будут созданы, всю полноту власти должен осуществлять командующий. Как только вооруженные силы освобождают от противника тот или иной район, должна вступать в отправление своих функций гражданская власть».

Я убедился, что для японцев мое присутствие нежелательно, и решил ехать на юг к генералу Алексееву. Меня очень беспокоило положение моей семьи, от которой я не получал писем. Единственное, что мне было известно, это то, что семья находится в Севастополе.

Прибыв во Владивосток, я не узнал его. Во время империи это был наш порт, наш город. Теперь же там распоряжались все, кто угодно. Лучшие дома, лучшие казармы были заняты чехами, японцами, союзными войсками, которые туда прибывали, а наше положение стало глубоко унизительным и печальным.

К этому времени (это был сентябрь 1918 года) во Владивосток прибыла миссия Вологодского. Я представился Вологодскому. Затем нанес визит в чешский штаб, где познакомился с генералом Гайдой. Встреча произошла в здании бывшего порта. Я спросил Гайду, в каком положении находятся дела. Он мне ответил, что вся сибирская магистраль полностью очищена от большевиков, что есть постановление союзного командования о том, чтобы чехи не уходили из России ввиду невозможности предоставить им тоннаж и чтобы они направились на Урал, где теперь образуется чешско-русский фронт, который будет продолжать борьбу с большевиками. Я спросил Гайду, известно ли ему что-либо об омском правительстве и какого мнения о нем он придерживается. Гайда сообщил, что это правительство проделало уже большую работу по созданию армии и эта армия теперь действует совместно с чехами. Я поинтересовался, кем объединяется командование, на что Гайда посетовал, что этот вопрос пока висит в воздухе, потому что объединения русского и чешского командования не существует. Русские и чешские отряды дерутся вместе, и этот вопрос решается чисто формально: где больше чешских войск, там русские подчиняются чехам, и наоборот.

Я заметил, что это большой недостаток в борьбе, что необходимо объединенное командование. Гайда заверил меня, что этот вопрос будет в ближайшее время решен.

Гайда признался, что он обращался к Вологодскому о своем назначении на пост главнокомандующего русских и чешских сил. «Как бы вы отнеслись к этому?» — спросил он у меня. Я ответил, что для меня вопрос подчинения той или другой вооруженной силе всегда определяется практическим путем. Пока что я не знаю состава русских сил. Если чехи более организованны и в стратегическом отношении имеют большую ценность, то будет вполне естественно, что командование должно принадлежать им. Если же соотношение изменяется в сторону русских войск, то должно быть русское командование.

Честно говоря, я имел смутное представление о том, что собой представляет Директория, и потому поинтересовался об этом у Гайды. Гайда объяснил, что это образование, несомненно, абсолютно нежизненное и что он не верит в то, что Директория может объединить все русские части и силы, действующие в Сибири и на других территориях.

Тогда последовал следующий мой вопрос: «Какую власть вы считали бы в этих условиях наилучшей?» И он ответил вполне конкретно: «Только военную диктатуру».

Размышляя на эту тему, я сказал, что диктатура прежде всего предполагает армию. Для диктатуры нужно прежде всего крупное военное имя, человек, которому бы армия верила. А коль вооруженной силы нет, то как вы эту диктатуру создадите?

Гайда уклончиво ответил, что это вопрос будущего. Но диктатура — единственный выход из положения.

На том мы и расстались.

Алексеевский. Уточним некоторые вопросы из предшествующих событий. Из рассказанного вами следует, что неудачи России в войне с Японией не вызвали у вас никаких сомнений в отношении существовавшего политического строя и вы оставались по-прежнему монархистом?

Колчак. Я остался монархистом по-прежнему. Должен заявить, что при царском дворе я никогда не был. В 1912 году я видел государя и царскую фамилию на яхте «Штандарт», когда она стояла в шхерах на рейде. Туда были вызваны отряды заградителей для постановки пробных заграждений и отряд миноносцев для конвоирования этих заградителей. Я тогда командовал «Пограничником». Туда же прибыл адмирал Эссен. После окончания постановки мин я перешел на «Штандарт», имел честь быть там на завтраке. Второй раз я видел императора в Ревеле, когда он прибыл на смотр на крейсере «Россия».

Алексеевский. Ваше отношение к Февральской революции?

Колчак. Я приветствовал революцию как возможность рассчитывать на то, что она внесет энтузиазм в народные массы, как это было у меня на Черноморском флоте вначале. Я надеялся, что революция даст возможность победоносно закончить войну с Германией, ибо считал эту войну самым главным и самым важным делом, стоящим выше всего — и образа правления, и политических соображений…

Алексеевский. Теперь об омском периоде.

Колчак. Ехал я в Омск очень медленно, с большими остановками в пути. Из Владивостока в Омск добрался лишь через семнадцать дней.

Я вовсе не предполагал задерживаться в Омске, несколько дней пребывания в этом городе потребовалось мне, чтобы выяснить возможность поездки на юг.

Однако по прибытии в Омск я узнал о смерти генерала Алексеева, там же я получил известие о смерти Корнилова и о том, что главнокомандующим Добровольческой армии на юге России стал генерал Деникин. Совпало так, что в день моего прибытия в Омск на соседнем пути стоял поезд с прибывшими из Уфы членами Директории и поезд генерала Болдырева, являвшегося верховным главнокомандующим.

Меня спросили, что я намерен делать. Я ответил, что нахожусь здесь лишь проездом и хочу поехать на юг. Вологодский мне сказал: «Зачем вам ехать на юг, там у власти Деникин, там идет своя работа, а вам лучше бы остаться здесь».

На мой вопрос о том, чем же я буду заниматься в Омске, мне предложили организовать воедино морских офицеров, разбросанных по всей Сибири. Я возразил, сказав, что в Омске никакого флота нет и эту работу вполне можно осуществить и без меня. Тогда в разговор вступил генерал Болдырев: «Вы здесь нужнее, я прошу вас остаться. Я намерен использовать вас для более широкой задачи, но об этом я вам сообщу позже».

Политическая обстановка в Омске была крайне напряженная. Шли разговоры о том, что Директория — это повторение того же самого Керенского, что Авксентьев, глава Директории, — тот же Керенский. Началась подспудная борьба Сибирского правительства с Директорией. Сама Директория разделилась на две группы: Авксентьев и Зензинов — одна группа, вторая — Вологодский и Виноградов, а посередине — генерал Болдырев.

Я осуществил поездку в Екатеринбург, где снова встречался с Гайдой, затем выехал в Челябинск вместе с полковником Уордом…

Когда я вернулся в Омск, ко мне явились многие офицеры и представители казачества, которые утверждали, что жить Директории осталось не долго и что необходимо создание единой власти. Когда я спрашивал о форме этой единой власти и о том, кого они предполагают выдвинуть для осуществления этой единой власти, мне отвечали прямо: «Это должны сделать вы».