Если для читателей-эмигрантов упоминание греческой королевской семьи звучало более чем понятно, то сегодня эта реплика требует разъяснений. В сентябре 1922 года, после неудачной греко-турецкой войны, греческий король Константин I вторично отрекается от престола (первый раз — 30 мая 1917 года)[867] и навсегда покидает родину, направляясь в Швейцарию. За ним следует его семья и семья его брата Николая. В январе 1923 года Константин I умирает. Через некоторое время Николай переезжает во Францию, где его существование становится столь же тяжелым, как для любого эмигранта: для содержания жены и детей он вынужден преподавать живопись. В данном случае не литература, а сама жизнь свела жизнь греческой королевской семьи к «скверному анекдоту». Брат короля, зарабатывающий частными уроками, — явление, в сущности, трагифарсовое. Словно в параллель примерам фонетического двойничества, писатель намекает здесь и на двойничество человеческое — на сходные судьбы греческой и русской монархий. Оба брата — Константин и Николай имели непосредственное отношение к династии Романовых, являясь сыновьями великой княгини Ольги Константиновны, в Греции получившей монархический статус — королевы Эллинов.

В чем же состоит «истинная трагедия человечества»? Ответ обнаруживается в финале главки «Ки-Ки». Словно желая подразнить пуриста Айхенвальда, Ремизов рассказывает очередной анекдот, связанный с путешествием Розанова по Франции. Герой сюжета оказывается ночью в темном коридоре гостиницы. Пытаясь найти свой номер, он тычется в разные двери, но из-за них доносится только вопрос: Qui-Qui (Кто-кто?). В ответ ему ничего не остается, как кричать: Je suis! (Это я!). Комическая перекличка прекрасно символизирует одинокое положение писателя, которого окружают невидимые читатели. «Соль» анекдота в том, что человек (будь то писатель-эмигрант или король-эмигрант) одинок в своей экзистенциальной сущности.

Если Айхенвальд настаивает на «трагической серьезности», то Ремизов предпочитает анекдот как витальную форму отношения к действительности. «Розановы письма» — первое и едва ли не единственное выражение такого совершенно не типичного для эмиграции самосознания, в котором трагический взгляд на сложившиеся обстоятельства жизни намеренно вытесняется иронией и эпатажем. Противопоставляя анекдот трагедии, писатель утверждает простую истину: в трагедии есть место человеку, а где есть человек, с его слабостями и простыми радостями, — там всегда найдется место анекдоту. Более того, понятия вечного и серьезного в жизни переплетаются с мизерабельным, обычным, негероическим существованием человека. На шкале ценностей трагедия эмигранта не столь беспросветна, как трагедия всеобщего непонимания между людьми.

Политкорректность и эвфемизация языка — не синонимы. Лексика политкорректности в некоторых отношениях представляет собой лишь часть общего корпуса эвфемизмов, так как включает в себя только те эвфемизмы, которые входят в лексико-семантические гнезда, группирующиеся вокруг тем дискриминации социальных меньшинств. К последним принято относить группы, выделяемые по религиозному, национальному, возрастному, имущественному, половому признакам, а также по состоянию здоровья и сексуальной ориентации. В других отношениях политкорректность, наоборот, выходит за рамки набора эвфемизмов, так как включает еще и «феминистскую» лексику, которая к эвфемизмам не относится (главным образом, это названия женских профессий и социальных ролей).

Иногда политкорректность[868] и эвфемизацию смешивают. С. Г. Тер-Минасова вспоминает эпизод, когда защищавшая диссертацию преподавательница заметила об отзыве оппонента, что в нем освещены как позитивные, так и спорные стороны ее работы. Тер-Минасова называет такую замену слова негативным проявлением политкорректности[869]. В шутливом контексте любой эвфемизм можно, конечно, назвать политкорректностью, но в строго терминологическом плане это неверно.

Эвфемизация — риторический прием, состоящий в снятии неприятных ассоциаций, которые входят в значение какого-либо выражения. Этот прием используется по разным причинам. В основе эвфемизации могут лежать суеверия и страх (черт — анчутка, лукавый, нечистый, палач — заплечных дел мастер, смертная казнь — вышка), мистическая и сакральная табуизация (Бог — Всевышний, умереть — упокоиться, похороны — последний путь), речевой этикет (бедный — неимущий, вонь — запашок или амбрэ), снижение меры критичности какого-либо недостатка (как в примере Тер-Минасовой), личная симпатия и нежелание кого-либо обидеть (глупый — простодушный, наивный, наглый — нескромный), затушевывание истинного положения дел по политическим причинам (застой — стагнация, наказание — санкции), подчеркивание профессионализма (например, в языке медиков, юристов: самоубийство — суицид, смерть — летальный исход), стремление подчеркнуть официально-бюрократический стиль (поднять цены — пересмотреть тарифы, уволить — освободить от занимаемой должности), желание польстить потребителю в рекламных целях (омоложение — коррекция возрастных изменений).

Эвфемизмы возникают в языках из шутки, красного словца или галантности ради. Например, прекрасный пол, моя половина, Ваш покорный слуга, женщина бальзаковского возраста. Некоторые эвфемизмы — удачные метафоры из текстов писателей; например, обозначение животных братья наши меньшие закрепилось в языке благодаря Есенину[870].

Есть эвфемизмы повторяющиеся, регулярно воспроизводимые в похожих контекстах; их можно отнести к единицам языка (таково подавляющее большинство примеров в этом тексте). Другие окказиональны, ситуативны[871].

По критерию «истинность» эвфемизмы неоднородны: некоторые отображают реальность объективнее, чем заменяемые ими слова (например, эвфемизм люди с миграционным прошлым точнее отражает суть дела, чем замененное им слово иммигрант, поскольку речь идет обычно о смешанных группах людей, отдельные представители которых являются детьми или внуками иммигрантов); другие содержат «не всю правду», отражают реальность лишь частично (разойтись во мнениях вместо поссориться); третьи являются полнозначными синонимами замененного слова (несбалансированная психика — то же, что неустойчивая психика); четвертые содержат прямую ложь (товары повышенного спроса вместо товары первой необходимости, спонсор вместо богатый любовник). В связи с их неоднородностью в аспекте истинности рассматривать любые эвфемизмы как затушевывание или искажение реального положения дел, что часто происходит в полемике вокруг доктрины и языка политкорректности, неправильно.

Механизмов эвфемизации несколько. Во-первых, это опущение (забвение): некоторые слова и выражения перестают использоваться в обиходной речи, о них «забывают», и они постепенно переходят в ранг историзмов и архаизмов[872]. Во-вторых, перефразирование: замена одних лексем другими, не отягощенными отрицательными ассоциациями. В качестве замен используются слова с отрицаниями, специально сконструированные словосочетания вместо однословных обозначений, иностранные (новые) слова вместо привычных, синонимы другого стиля или слова, обозначающие родовое понятие по отношению к видовому (гиперонимы)[873]. В-третьих, грамматика: морфология и словообразование; одним из мощных средств эвфемизации в русском языке является аффиксация[874]. В-четвертых, использование специальных «эвфемистичных» лексем: например, вставки во фразы модальных слов, выражающих неуверенность, снимающих категоричность (наверное, по-моему, по-видимому). Есть и иные способы смягчения эмоционального компонента значения при восприятии, но от их описания приходится отказаться из соображений объема[875].