“Чего ты хочешь?” — хотелось спросить мне Кобрина. Я чувствовал только, что его гнетёт что-то и ему зачем-то нужно со мной столкнуться. Именно почему-то со мной. Но насколько он серьёзен и что мучает его? Почему ему так хочется проверить себя и меня и почему он смотрит таким диким взглядом? Какой реванш он желает взять, не мучает ли его какой-либо афганский грех, проявленная трусость, например? Или это просто неутолимая ненависть вернувшегося…

— Хорошо, я согласен, давай, — сказал я, думая о том, что в такой дуэли, когда всё придётся делать до конца и перейти Бог знает за какое количество граней и границ, и с таким противником, как Кобрин, можно будет запросто и помереть.

— Тогда выпьем и пошли, — сказал Игорь, берясь за бутылку.

— Куда “пошли”? — воскликнула Елена. — Куда “пошли”? Андрей!.. Кобрин, с кем ты хочешь “торчать”, он уже давно тебя “переторчал”, пока ты в теннис играл с Колышкиным…

— И мне налейте! — оживился вдруг Гамлет. — Я тоже хочу выпить за этим!

— Какой ты всё-таки глупый, товарищ Гамлет! — сказала Елена.

— Он не глупый. Он подлый, — Лиза, немного покачнувшись, поднялась и, не оборачиваясь, вышла из комнаты.

“Да и плевать”, — подумал я. Теперь уже не звон, а какое-то тяжёлое кровяное жжение нарастало внутри, и я снова заражался радостью, только радостью очень какой-то мрачной.

Почти невозможно с точностью утверждать, о чём я думал тогда, и думал ли вообще, однако, мне кажется, решившись на эту своеобразную дуэль (не менее, может быть, опасную, чем дуэль на пистолетах, — она могла закончиться моргом, психбольницей, каким-нибудь параличом, чем угодно), решившись на неё, я стал радоваться ей, как возможности решить свою запутанную жизнь одним махом. Помру или утолю, наконец, алкогольную жажду и поставлю точку.

Может быть, я хотел что-то такое доказать Лизе. Может быть, хотел спрятаться от Ирины или показать ей и всем, что я намного хуже, чем обо мне думают, пусть увидят всю мою грязь и блевотину. Чёрт знает что я тогда думал.

Твёрдо знаю одно, что в этот день я уже жалел, что дал Елене обещание жениться на ней.

— Посмотрим, кто из нас Печорин, а кто Грушницкий, — сказал Кобрин, когда мы выходили из комнаты.

Что может быть опаснее, чем нарваться на собственную смерть?

Б. Виан

Кто в силах рассчитать, сколько раз какое-нибудь событие может эхом отразиться в жизни человека? 

Ш. Бодлер

Прежде, чем двинуться дальше и продолжить свой рассказ, я хотел бы извиниться перед читателем.

Дело в том, что Зоя Ивановна, которую так внезапно и так решительно захотел Игорь Кобрин, о чём он и заявил в самых первых строчках настоящего повествования, и которая скорее невольно, чем намеренно, перевернула мою жизнь и жизнь, что более естественно, Кобрина, эта Зоя Ивановна появится вновь на страницах, предлагаемых читателю, ещё довольно нескоро.

У меня не было никакого тайного желания заинтриговать и после этого — обмануть читателя. Нет!

Так сложилось повествование, и я ничего не могу уже изменить в нём.

Путь наш к заявленной роковой Зое Ивановне будет несколько извилист и прихотлив, но по дороге (я твёрдо это обещаю) мы встретим людей не менее интересных и уж во всяком случае не менее забавных, чем Зоя Ивановна. Хотя многим из них и не выпало сыграть такой заметной роли в истории главных героев.

Прихотливость и некоторая сбивчивость повествования объясняются совсем не стремлением выразить себя в какой-либо модной форме. Я не люблю ничего модного.

Объясняются они тем, что жизнь моя в конце концов сложилась так, что писать эти записки я могу только урывками, как из-за отсутствия необходимых условий, так и из-за того, что минуты просветления, ясности мыслей и способности хоть что-нибудь изложить связно и понятно случаются у меня теперь довольно редко. Иногда таких минут приходится ждать пять-шесть дней, а бывает, и дольше.

Ещё я хотел бы предупредить читателя, что всё здесь написанное — написано из любви к алкоголикам, к определённой их части. В любви, как вы знаете, бывают ревность, ссоры, часы охлаждения и другие неприятные вещи. Однако я настаиваю — всё написано именно из такой, упомянутой выше, любви.

Поэтому те, кому подобная любовь кажется противоестественной или просто неинтересной, должны, конечно же, уже сейчас отложить в сторону эту книгу и забыть о ней.

Принято считать, что люди умирают в основном как бы двумя видами смертей — смертью естественной (или, как её ещё называют, “своей”) и насильственной, или обусловленной каким-либо злым роком, которая считается неестественной и “не своей”. “Нет, своей смертью он не умрёт!” — говорят в таких случаях.

Естественная смерть — это старение и медленное угасание, не связанное с внезапными скоротечными тяжёлыми болезнями. Все остальные виды смертей — смерти неестественные и не свои.

Станем на эту точку зрения и не будем говорить о её главном изъяне — попытке классифицировать тайну, что в принципе невозможно.

Но даже допустив возможность подобной классификации, мы, то есть я, — я думаю, что эта классификация верна только в применении к женщинам.

У мужчин она несколько сложнее.

Каждый мужчина носит в себе как бы взрыватель.

Эти взрыватели настроены на определённое стечение обстоятельств, на какие-то смутные изменения в жизни и неизвестно, на что ещё. У каждого — своя, очень узкая, волна подстройки.

Даже в самые благополучные времена тут и там раздаются хлопки и мощные разрывы, убивающие тех, в кого были заложены подобные взрыватели. А стоит жизни в какой-нибудь человеческой популяции пойти наперекосяк — и тогда в этой точке земного шара гремят салюты, фейерверки или даже целые канонады из мужских взрывателей.

Видимым последствием сработавшего взрывателя и видимой причиной смерти может быть что угодно — пуля, инфаркт, удар ножом в подъезде, тяжёлый запой, инсульт, верёвочная петля, депрессивное состояние и автомобильная катастрофа. Всё это выглядит как бы насилием над естественным ходом вещей, но на самом деле такие смерти совершенно естественны для мужчин. И они являются для них “своими”. В том случае, повторяю, если сработал взрыватель, а не произошло какое-то недоразумение свыше.

Как отличить одно от другого? Я не знаю. Нужно уметь чувствовать…

Все мужчины в нашей семье подорвались именно на таких взрывателях, крошечных адских машинках, вставленных в них, очевидно, в момент зачатия.

Мой дед по отцу, узкогубый и широколицый, с холодным прищуром из-под надвинутой до бровей бобровой шапки (именно таким, зимним и холодным, запомнил я его), умер от обширного инсульта даже не будучи ещё как следует седым. Произошло это вскоре после того, как он женился в шестой раз.

Этого деда я видел редко и знаю о нём немного, но очень хорошо помню рассказ бабушки, которая лет пятнадцать назад, кажется, на десятую годовщину его смерти, собралась наконец-то съездить в Воронеж, где был похоронен дед — отец моего отца и её первый муж, которого она также была первой женой.

Бабушка очень любила слово “экзотика”.

— Экзотика! — сказала она, вернувшись из Воронежа.

В день смерти деда она встретила на его могиле двух почти одинаково пожилых женщин, оказавшихся какими-то по счёту дедушкиными жёнами. Оказалось также, что они каждый год из разных концов страны неизменно ездили на дорогую им могилку, и, разговорившись с ними, бабушка даже почувствовала себя в их обществе несколько чужой, так как ясно было, что эти женщины, последующие жёны, уже давно сроднились между собой и знали мельчайшие подробности жизни друг друга.