Пока велось следствие, Петров находился в одиночной камере. Один раз перед судом к нему на свидание пустили его приятеля-земляка, служившего вместе с ним в автороте. Они говорили совсем немного. Петров уже знал, что его приговорят к расстрелу, но внешне был спокоен. Сказал, что ему приписывают, будто бы он убил Гадалина: "Не так это было. В Гадалина я не стрелял — его убили в перестрелке. Но всё равно расстреляют, так что без разницы".

Суд над Петровым проходил во дворце Тадж-Бек, где находился штаб 40-й армии. Это был показательный суд. Сюда прибыли представители личного состава с различных полков. Всё было уже спланировано наперёд. Общественный обвинитель, которым был комсорг нашего батальона, требовал исключительной меры наказания — расстрела. Расстрела требовали и представители афганской стороны. В обвинительных речах даже слышались призывы устроить показательный расстрел перед строем, чтобы видели и солдаты и горожане. Петрову надеяться было не на что. Своей вины он не отрицал и свои действия не оправдывал. Даже сознался в том, что застрелил Гадалина, якобы за то, что тот предложил сдаться.

Когда Петрову дали последнее слово, он только тихо попросил, чтобы о случившемся не говорили родным. Судьи вынесли приговор — высшая, исключительная мера наказания — расстрел.

Сразу после приговора Петрова увезли в Союз на казнь. Командира полка Батюкова за это ЧП сняли и перевели в Союз в другую часть, вместо него назначили другого.

В марте к нам в часть из Союза прибыли новые БМД взамен тех, которые забрали осенью на капремонт. Абсолютно новенькие — только сошли с заводского конвейера. Я был уверен, что на машину посадят кого- нибудь из молодых операторов — их в роте хоть отбавляй, а мне до дембеля оставалось всего-то два месяца. Кроме того, ещё по осени ротный вручил мне пулемёт — оружие более тяжёлое — стало быть менее почётное, а раз так — значит за что-то меня тогда невзлюбил. Так что на машину я не рассчитывал. И вот узнаю — БМД досталась мне! Почему Хижняк так осчастливил меня перед самым домом, мне было совершенно непонятно.

И теперь, когда другие дружно печатали шаг, бегали и надрывали мышцы на турниках, я с молодым механиком приводил нашу БМД в боевую готовность: он возится в силовом отделении, а я, наведя порядок на месте оператора, расположусь рядом и думаю о самом приятном: о приближающемся дембеле, о той беззаботной, полной наслаждений жизни, которая поджидает меня на гражданке. Там будут и домашние котлеты с картошкой, и горячая ванна, и девушки на пляже — словом, рай на земле, да и только.

Почти сразу наша БМД стала выезжать на охрану комендантского часа. Патрулировать ночной Кабул — одно удовольствие. Мою БМД определили на самый лучший — подвижный пост. Старшим у нас был лейтенант Корчмин.

Обычно Корчмин сразу же выгонял меня с моего места в башенном отделении, одевал шлемофон, устраивался там поудобней и засыпал. Я занимал его командирское место и, пользуясь тем, что командир увлечён сновидениями, чтобы его не разбудить, рукой показывал механику направление, куда надо ехать. Так мы ездили по всяким улочкам и закоулкам Кабула. Сворачивали с маршрута куда-нибудь в сторону по дороге и так едем куда глаза глядят — пока не упрёмся в тупик или пока дорога не сожмётся стенами домов так, что становилось тесно для БМД. Чтобы не заблудиться в лабиринтах ветвящихся улиц я всегда держал ориентир по горе, которая находилась неподалёку от Дворца Народов. Гора была высотой метров двести, хорошо просматривалась со всех районов и имела два горба, по ним, лучше чем по карте, можно было всегда определить своё местонахождение.

Раза три-четыре в течение ночи из центрального пункта опрашивались все посты. Услышав вызов, Корчмин на секунду оживал, стучал мне сапогом, и я, нажав на переключатель от шлемофона, отвечал шифром: "У нас — всё нормально".

Один раз, плутая по улицам, дорога нас вывела за город. Почти на предельной скорости, прорезая светом фар темноту и оставляя после себя шлейф гари, мы помчались по трассе. БМДшка тряслась от скорости, и я, сидя на броне, с восторгом всматривался в даль. Кругом лежала степь. Всё дальше удалялись слабые огни Кабула. Свежий ветер бил в лицо и ощущение простора свободы пьянило душу. Но проехав так несколько километров приятные ощущения стали несколько убывать, зато на смену им стали нарастать ощущения опасности и страха, — Не далековато ли заехали? Как бы на банду не нарваться. А то как умочат из гранатомёта — и конец приключениям!

Я пихнул механика ногой:

— Тормози! Хватит гнать. Давай назад!

В другой раз, исследуя город, нас занесло совсем не туда, куда стоит по ночам соваться. Дорога всё сужалась и сужалась, уже БМД с трудом маневрировала между стен, как спереди возник небольшой пятачок площадки, оканчивающийся железными воротами. Неожиданно перед нами вырос аскар, сделал шаг вперёд и наставил на нас автомат:

— Дрейшь!

Возникла неприятная, продолжительная пауза. Я тут же оценил, насколько уязвима оказалась моя позиция, поскольку сидел на броне на виду у аскара, и ствол его автомата метил точно мне в грудь. Корчмин безмятежно спал. Механик, высунув из своего люка только глаза, держал рычаги управления. Быстро нырнуть внутрь или начать разворачиваться — опасно, — а вдруг начнёт стрелять? Я вынул ноги из люка, соскочил на землю и сделал несколько шагов навстречу, стараясь этим показать, что мы — свои:

— Шурави аскар! (Русский солдат)

Однако на аскара весь этот набор из моего афганского словарного запаса не произвёл расслабляющего воздействия. Он продолжал стоять в той же решительной позе, держа меня на прицеле и твёрдо повторил:

— Дрейшь!..

Тогда, чтобы ещё раз продемонстрировать мой добрый настрой и мирно ретироваться, я повернулся к нему спиной и, широко размахивая руками, стал показывать механику знаками:

— Давай! Давай разворачивайся!

Одна гусеница закрутилась вперёд, и БМД, развернувшись на одном месте, стала в обратном направлении. Я, ощущая спиной неприятное давление от наставленного автомата, как мог спокойнее направился к БМД, заскочил на броню и, облегчённо переведя дух, махнул рукой:

— Поехали! Пронесло, слава богу!

После такого испытания у меня напрочь отбило охоту посещать особо глухие места.

Помимо несения патрульной и караульной службы наш батальон два-три раза в неделю выезжал на стрельбы. Тактические занятия и стрельбы проводились за аэродромом, где был полигон. Там перед горой устанавливались мишени, и экипажи, поочерёдно сменяя друг друга, выполняли комплекс стрельб. Затем проводилась тактическая подготовка, которой традиционно служил штурм самой горы. Когда мы, измотанные, поднимались на вершину хребта, то там, по ту его сторону, как награда за трудное восхождение, открывался вид просто неописуемой красоты. На простирающейся ровной пустыне то тут, то там, будто гигантские каменные ножи пронзившие поверхность плато из глубин земли, вырывались ввысь скальные породы. Рассыпанные кое-где небольшие кишлаки соединялись между собой пыльными ниточками- дорогами. Словно оазисы жизни выглядят редкие клочки зелёной растительности. Пейзаж как будто с другой планеты, и я ни разу не успевал вдоволь обозреть этот сказочный простор. Там внизу с аэродрома то и дело поднимались цепочки вертолётов и уходили на боевое задание. Пролетая над нашими головами, пилоты Ми-24 этих винтокрылых красавцев, завидев десантников на горе, как бы приветствуя нас, закладывали немыслимые виражи. И мы провожали их взглядом до тех пор, пока вереница вертолётов не превращалась в маленькие, еле заметные точки и ни скрывалась за горизонтом.

Один раз производили пуски боевых ПТУРСов. У самого подножия горы на огромном валуне краской нанесли мишень в виде огромного креста два на два метра. Поскольку, как нам объясняли офицеры, снаряд ПТУРСа изделие очень дорогое, то стрелять довелось не всем, а только одному оператору из трёх. Я тоже не попал в это число и поэтому учился управлять ПТУРСом на чужом опыте — глядя, как стреляют другие. А другие стреляли весьма неважно: сказалось недостаточность тренировок на тренажёре. Снаряды летели — куда хотели: то взмывали в небо, то резко устремлялись к земле и снова стремглав уходили вверх. Многие, задев земную твердь, взрывались, даже не долетев до цели. Другие, гуляя по сложной, кручёной траектории, ложились где-то в окрестностях мишени. Только один снаряд, пущенный сержантом, который в своё время заведовал электронным тренажёром и потому в пусках поднаторел, летел ровно, как по прямой, и попал точно в перекрестье, хотя для него это тоже был первый боевой пуск.