— Обстановка очень сложная. Разведка докладывает — этой ночью нас должны атаковать танки! На этот раз это абсолютно точные сведения! Нам необходимо продержаться хотя бы неделю. На подмогу уже идут основные силы, тогда будет легче. А сейчас надо быть внимательными вдвойне! На посту не разговаривать и не курить! Ничем не выдавайте своего присутствия! Снайперу достаточно заметить даже огонёк сигареты — и пукнуть не успеешь, как придёт п..дец!

Офицеров постоянно информировали о складывающейся обстановке. Они в свою очередь говорили об ожидаемом приближении врагов нам. Может, оно так и действительно было, но до резиденции никто из мятежников и близко не доходил. По слухам, те части афганской армии, которые пошли на помощь правительству Амина, были вовремя замечены и разбиты ударами с воздуха ещё на дальних подступах.

Здесь, в уединённом месте, мятежников никто ни разу не видел. Поблизости даже не было никаких перестрелок. Тут шла своя особая, внутренняя жизнь. И заступая на ночной пост, как и прежде, все скрытно курили в рукав и внимательно смотрели в том направлении, откуда должны появиться проверяющие. А в темноту предгорий вглядываться глупо — разве кто рискнёт сунуться на охраняемый объект?

Несмотря на всю кажущуюся серьёзность обстановки деды с нами — молодыми — брататься не торопились. Строгая призывная иерархия бдилась с прежней твёрдостью.

Как-то раз за обедом Хохол (так звали фазана Васю из нашего взвода, поскольку он прибыл с Украины), двинул в челюсть молодому — видимо, тот ему чем-то не угодил. Это заметил молодой лейтенант из пятой роты, и подобная сцена его сильно возмутила. Он только что окончил училище, не успел пообтереться в коллективе и в нём ещё жили идиллические представления об армии. Лейтенант подскочил к Хохлу, обозвал его сволочью, отобрал у него автомат, приказал снять ремень и послал вызвать караульных, чтобы его арестовали.

К месту происшествия подошёл Хижняк. Лейтенант с негодованием стал ему докладывать:

— Он молодого солдата прямо по лицу бил! У всех на виду! Какая тут может быть дисциплина! Сейчас ведь военное положение! Я его посажу! Будет в дисбате сидеть! Надо со всем этим кончать!

— Что, Василий, — сурово посмотрел на Хохла Хижняк, — забыл каким божьим одуванчиком был два месяца назад? Может напомнить? A-а?!.. Что это ты вдруг стал таким храбрым?.. — и, как бы догадываясь, в чём дело, протянул. — A-а, Вася теперь стал дэмбэль! Ничего, посмотрю на твою физиономию, когда узнаешь срок.

Вскоре пришли караульные и перепуганного Xoхла куда-то увели. Весть, что Хохла заарестовали, моментально разнеслась по всей роте. Я даже всерьез обрадовался:

— Ага! Хоть одного дурака накажут — остальным будет наука! Посадят — и отлично! Это доброе знамение! Глядишь — другие начнут вести себя посдержанней.

На ужине старослужащие дали распоряжение молодым поделиться едой с "товарищем, попавшим в беду", чтобы поддержать его моральный дух. Мы собрали пайку и передали её Хохлу.

Однако этим же вечером, к моему разочарованию, всё уладилось миром. Хохла отпустили на свободу — вернули ему и ремень, и автомат. Он пришёл в роту как победитель, чувствуя себя невинно пострадавшим от "ненормального" лейтенанта.

Теперь и Хохол, и другие старослужащие вновь почувствовали свою прежнюю безнаказанность и вседозволенность. А возникшая было во мне надежда на добрые перемены сразу испарилась. Офицерам было не до нас. Стало ясно, что никаких изменений к лучшему не будет.

Для офицеров было не секрет, что после переворота, устроенного в Кабуле, у личного состава появились самые разнообразные боевые трофеи: валюта, одежда, дорогие и пустячные сувениры. Владельцы прятали их в самых укромных местах: засовывали подальше в БМД, зарывали в землю или носили с собой. Вскоре началась полоса беспрерывных шмонов — кампаний по изъятию ценностей у личного состава.

Предлогом для первого шмона послужило исчезновение с рабочего стола Бабрака золотых письменных принадлежностей: ручки, промокательного катка и ещё чего-то. Когда пропажа обнаружилась, зашерстили весь батальон.

Построив личный состав, замполит батальона мрачно произнёс:

— Опять у нас случилось происшествие. Кто-то ночью проник в рабочий кабинет главы государства и спёр там со стола письменные принадлежности… Мы сюда прибыли, чтобы помочь афганскому народу строить новую жизнь, а что получается?.. А если Бабрак будет жаловаться нашему правительству?.. Представьте только — сам Брежнев узнает, что наши десантники стащили промокашку со стола Бабрака! Позор!.. И ведь это не просто какой-то один единственный случай. Что ни день, то жалобы — то одно исчезнет, то другое. Ещё вчера что- то было — сегодня уже нет! Вы что здесь себе позволяете? A-а?.. Мы точно знаем, что многие ухитрились набрать себе всякого барахла и тут, да и там — ещё в Кабуле. Вы позорите честь советского солдата! С этим надо кончать! Хватит! Я предлагаю всем добровольно сдать всё похищенное. Сразу предупреждаю, кто отдаст сам — тому ничего не будет, а у кого обнаружим потом — те по всей строгости пойдут под трибунал!

Для сбора трофеев перед строем, прямо на земле, было расстелено несколько белых простыней.

— Все, у кого что есть, выйти из строя! Вещи выкладывать на простыни! Повторяю, кто отдаст сам — тому ничего не будет. А если у кого найдём — пеняйте на себя!

В строю началось слабое шевеление. После некоторых размышлений из строя стали выходить угрюмого вида гвардейцы и выкладывать на простыни всякую мелочь. У меня ничего не было, и я был спокоен. Мне вообще всё это было глубоко безразлично: солдатских дел хватало по самые ноздри, тут не до вещей. Однако к моему крайнему удивлению, многие другие, а точнее — почти половина личного состава — думали совсем иначе, и голова у них в первую очередь была озабочена именно тем, как бы что- нибудь где стащить. Кое-кто не стесняясь говорил прямо, что только сейчас, в это смутное время, время всеобщего хаоса, когда ещё ничто не определено, можно неплохо поживиться. А пройдёт неделя-другая — всё утрясётся, уляжется, новая власть укрепится и такая возможность уйдёт навсегда. Они это поняли сразу — ещё во время кабульского переворота — и помимо взятия запланированных объектов, успевали ещё и "заглянуть" в ближайшие магазины. Один из наших позже рассказал, как они втроём для "взятия" одного ювелирного заведения отправились с линии огня прямо на БМД, чтобы своротить металлическую решётку и витрину, отделяющие их от сокровищ. Набив карманы золотыми изделиями и прочими ценностями, уже через несколько минут они опять были на передовой — в неразберихе боя никто даже не заметил их недолгого отсутствия.

…- Так, так, — продолжил замполит. — Неплохо, неплохо, что и говорить… Батальон! Раздевайтесь до трусов и отходите назад!

Мы разделись и отошли от своих вещей. Начался доскональный шмон. Одни офицеры просматривали оставленные нами одежду, подсумки, аптечки, а другие в это же время исследовали БМДшки, шарили там по всем потаённым местам, раскручивали различные приборы и даже фары. Обнаруженные вещи складывали в общую кучу на простынь. Получился неплохой улов. Здесь грудились разнообразные безделушки, одежда, джинсы, валюта и множество всякой всячины. Закончив с обыском, дали команду одеться и разойтись.

С этого раза шмоны в батальоне стали проводиться регулярно, чуть ли не через день. Вначале нам объявляли:

— Через час уезжаем! Всем приготовиться к отъезду. Вольно! Разойдись!

У кого были заначки, те быстрее неслись вырывать свои вещи из тайников. А это время специально для того и давалось, чтобы каждый успел прихватить припрятанные шмотки с собой. И тут же командовали:

— Рота, строиться! Раздевайсь!

Снова тщательный обыск одежды, снаряжения, техники, и снова белые простыни наполнялись всё новыми и новыми трофеями.

С самых первых дней как нас закрепили за Бабраком, наши офицеры наладили тесный контакт с его личными охранниками — КГБшниками (как оказалось позже — бойцами «Альфы») — с виду самыми обычными парнями. И в том виделась материальная выгода для обеих сторон — особисты были полными хозяевами внутри дворца, а наши офицеры — контролировали все подходы к нему.