— Тебе, Бояркин, ещё повезло! Вот когда я был молодым, мне ставил один дед, а кулаки у него — во-о! — он показал размер кулаков. — Как кувалдой бил! Прикинь — ставит эмалированную кружку дном кверху и как уе..ёт калабах!.. — аж эмаль с неё ссыпалась! Да-а, мы-то тогда точно знали сколько дней!

Поделившись ностальгическими воспоминаниями, он пошёл дальше — искать следующую свою жертву из числа молодых. А я ещё долго тёр лоб и с этого дня уже не ленился вести точный отсчёт этих чёртовых дней.

Для личного состава всех родов войск подписание этого приказа является одним из самых значительных событий. Касается это и солдат, волей судьбы попавших в Афганистан. Приказ здесь отмечается так же обязательно, со всеми обкатанными годами атрибутами и с таким же размахом как и в Союзе. Напрасно накануне ротный предупреждал:

— Завтра буду следить строго! Чтобы никаких дурацких выходок из-за приказа не было!

Но строжился он скорее так, чтобы застраховаться — на всякий пожарный случай. Сам-то он понимал, что армейские традиции никто не в силах нарушить, а уж тем более отменить.

Несмотря на объективные сложности по причине нахождения в Афганистане, в нашем 2-м батальоне для этого важного мероприятия загодя раздобыли прочный алюминиевый таз — неотъемлемый атрибут праздника — им и осуществлялся перевод.

Кто таз раздобыть не смог — выходили из положения с помощью простого солдатского ремня. И нет никаких оснований усомниться в том, что во всех без исключения подразделениях 103-й гвардейской воздушно-десантной дивизии в течение того дня остался без внимания хоть один солдат.

Священное таинство перевода молодых — из духов в черпаки, и из черпаков в фазаны — осуществлялось по единой для всех методике: оголяет гвардеец свой зад и встаёт в "позу десантника". Другой гвардеец — призывом постарше — со всего маху наносит удары тазом по обнажённому месту столько раз, сколько месяцев тот отдал Вооружённым Силам. Таким образом, духи получали по заднему месту шесть раз, черпаки — двенадцать.

В тот славный день в казармах было на что посмотреть! Настоящее зрелище! Держа таз обеими руками, один защитник отечества бьёт что есть силы по голому заду другого защитника. Их кругом обступает хохочущая толпа свидетелей, которая громко и торжественно считает вслух:

— Раз!.. Два!.. Три!.. — таз под счёт издаёт глухой барабанный звук, а дно с каждым ударом прогибается вовнутрь.

— Ух, как ж… напряг! Таз не выдерживает!

— Всё, дальше нельзя — нужен ремонт! — дед упирает край таза в пол, бьёт по дну каблуком сапога и обряд продолжается:

— Восемь!.. Девять!.. Десять!..

Другие в это время давятся со смеху:

— Не напрягай ж…! Расслабься — тазик пожалей!

Переводимый морщится, скрипит зубами, но изо всех сил терпит. Получив положенное, он с этого момента считается переведённым в более уважаемую категорию. Заднее место тут же заливается ведром воды, чтоб не случился перегрев. Воин с облегчением отходит, натягивает штаны и осторожно потирает отбитые места, а его место сразу занимает следующий молодой.

Обряд перевода также касался и старослужащих: фазаны переводились в деды, а деды в дембеля. Соответственно фазаны получали по заду 18, а деды — 24 раза. Всё было тоже самое, за исключением самой малости — из уважения к старшим призывам, таз заменяла подушка. Кроме того, чтобы не переборщить, эта ответственнейшая процедура доверялась только самым молодым.

Когда в нашей роте перевели всех, изрядно помятый таз был передан в другую роту, где он продолжил свою важную работу. Так таз ходил из взвода во взвод, из роты в роту. К вечеру его уже совсем раздолбали: не выдержав предельных нагрузок у него отвалилось дно.

Вечером Хижняк отдельно построил в одну шеренгу молодых и приказал им спустить штаны. Пройдя позади шеренги и осмотрев их лиловые зады, он только и произнёс:

— Делать вам нехрен! На кой чёрт это надо?

Ещё в "день приказа" некоторые дембеля брили голову "под ноль", чтобы уже не стричься до самой отправки домой. За оставшиеся два месяца волосы как раз отрастают на столько, что их достаточно лишь раз подравнять и идти на гражданку.

В марте ротный восстановил меня оператором БМД. Служба тут же пошла веселей. Теперь, пока все отрабатывали строевой шаг, качались и выполняли различные работы, я приводил в порядок свою БМДшку.

Сразу мы стали выходить в патруль по охране комендантского часа, который длился с 10 вечера до 5 утра. А патруль — это настоящий отдых.

Как темнеет, четыре БМД выстраиваются на развод. Дежурный офицер инструктирует нас об оперативной обстановке в Кабуле и пригороде, выдаёт листок с паролями и шифрограммами. Проверив связь на основной и резервной частоте, мы отправляемся на дежурство. Три БМД занимают свои места на стационарных постах — небольших площадях в центре города, являющихся перекрестками главных дорог, а четвёртая БМД курсирует между этими тремя постами как подвижный пост. В каждой БМД находятся: механик-водитель, оператор-наводчик и четверо наших десантников с офицером. Обязательно берём с собой ещё двух аскаров и царандоя[8] — для проверок афганцев.

Прибыв на пост я докладываю по рации на главный пункт:

— Я второй. У нас "100" (всё в порядке), — и, заглушив двигатель, стоим на этом месте до утра.

Обычно как только наступал комендантский час, я занимал своё место в башне, упирался лбом в резиновую прокладку окуляра прицела и моментально отключался. Таким образом я урывал для сна дополнительно часа три. Спалось сидя мне так же хорошо, как и в постели. Шлемофон был на мне, и когда из центра запрашивали, я лишь на минуту приходил в сознание, чтобы ответить:

— Я второй. У нас "сто", — и снова отрубался, поскольку больше от меня ничего не требовалось делать. А за порядком следили те, кто находился снаружи.

Завидев свет от фар, на середину дороги выходил аскар и, наставив автомат на водителя, топал перед собой ногой и кричал:

— Дрейшь! (Стой), — затем, если машина была афганская, к водителю подходил царандой. Он спрашивал пароль и проверял документы. Если машина была советская, то пароль спрашивали наши.

Однако со временем повелось, что на патрульных перестали обращать внимание, и часто машины не снижая оборотов летели дальше. У нас на этот счёт никаких чётких инструкций не было, и поэтому мы только провожали взглядом удаляющуюся машину и ничего не предпринимали.

Так продолжалось почти с месяц, пока один из патрульных нашего полка не послал вдогонку машине автоматную очередь. Машина остановилась сразу. Водителю и ехавшим с ним офицерам всё же пришлось предъявить документы и ещё немного поработать с простреленными колёсами.

Этот случай на следующий день нам довели на разводе, добавив, что стреляющего за бдительность и решительность отметили благодарностью. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы все сделали соответствующий вывод. С того дня стоило кому проехать мимо, как сразу стреляли по колёсам. Дисциплина в комендантский час резко повысилась, и теперь водители, чуть завидев пост, сразу притормаживали, на тихом ходу приближались и как положено останавливались.

Не прошло и недели, как общий настрой — пострелять, принёс свой первый печальный результат.

В одно из дежурств мимо патрульных, не реагируя на требование остановиться, промчался УАЗик с советскими номерами. Ему вдогонку сразу послали автоматную очередь. Пули попали в водителя — простого солдата, который скончался на месте. Кроме него в машине находилось двое наших офицеров — они отделались небольшим испугом. Как оказалось, офицеры держали путь в медсанбат — одно из немногих мест в Кабуле, где водились женщины.

На следующем разводе нам довели этот случай и инструктировали, чтоб без особой нужды или явных подозрений по машинам не стреляли. Мы начали действовать по новой инструкции, и как результат — уже через месяц дисциплина на ночных дорогах вновь захромала: некоторые водители, большей частью наши, опять стали игнорировать патруль и на всех парах неслись мимо постов.