— А правда, что вы нас убьёте в случае опасности?

Я сначала сделал вид, что его не понял. Но аскар не отставал и упорно, снова и снова задавал этот же вопрос. Пришлось надеть на себя маску удивления и ответить:

— Нет, нет! Такого быть не может! Ничего подобного не слышал!

Я всячески пытался успокоить аскара, полагая, что это всё — какое-то недоразумение. Но аскар ещё долго не мог успокоиться и, с трудом подбирая слова и обильно жестикулируя, продолжал возмущаться:

— Нехорошо — мы же друзья!.. Ваш враг — наш враг тоже. А вы нас убивать будете, если враги нас окружат!..

Караул закончился, но я ещё долго не мог отделаться от неприятного осадка, оставшегося в душе после этого разговора. Мне было неловко, что приходилось изворачиваться и врать, а в голове никак не укладывался этот несуразный и жестокий приказ.

…Прошло всего несколько дней после мятежа, как до нас докатился слух, что на перевале Саланг произошло серьёзное ЧП. Говорили, что как только начались беспорядки в Кабуле, мотострелковые части, стоящие до этого в Пули-Хумри, были подняты по тревоге и получили приказ немедленно выдвигаться к столице. Когда колонна боевой техники двигалась по туннелю, один из танков сломался. Объехать его было невозможно, поскольку в это же время через туннель шла встречная колонна. Так внутри трёхкилометрового туннеля образовался затор. Машины некоторое время стояли, не останавливая двигателей. Вскоре солдаты почувствовали, что начали задыхаться. Они стали выскакивать из машин и бежать, кто вперёд, кто назад, потому что никто не знал, в какую сторону ближе к выходу. Из-за копоти почти ничего не было видно. Возникла паника. Кто посообразительней снимали с ноги портянку, поливали её водой из фляжки и дышали сквозь неё.

Как говорили, в тот день на Саланге погибло и тяжело отравилось газом около ста человек.

В конце февраля 3-й батальон и разведрота (всего около трёхсот человек) были отправлены на первую боевую операцию в провинцию Кунар, что граничит с Пакистаном. Всего операция длилась 12 дней. Ежедневно по рации они передавали свои потери, и потому ещё до их возвращения мы уже знали, что потрепали их сильно — там погибло 35 человек и 32 получили ранения.

Подходило время возвращения 3-го батальона с Кунара. Меня и ещё нескольких солдат отправили подготовить для них баню — большую палатку с деревянным полом, в которой одновременно мог мыться целый взвод.

В ожидании когда подъедут машины с личным составом, мы стояли возле палатки и болтали. Тут к нам приблизились два афганских офицера, и один из них, на вид лет двадцати трёх, спросил, обращаясь сразу ко всем:

— Ду ю хэв фишь ин бокс?

Вначале я не понял, чего он хочет, но офицер повторил вопрос, показывая кистью руки волнообразное движение.

— А-а! — осенило меня. — "Фишь" — рыба, "Бокс" — коробка, значит, спрашивает консервы. Я сомкнул в круг кисти рук, изображая консервную банку:

— Fish in box?

— Yes! Yes! — закивал офицер. Мы поняли друг друга и продолжили общение. За консервы он предлагал мне афгани[7], но они мне были особо ни к чему — меня больше обрадовала сама возможность поближе познакомиться с афганцем, тем более с офицером, и поэтому от денег я отказался наотрез. Взять банку со стола нашего взвода мне ничего не стоило, так как рыбные консервы уже так приелись, что обычно после еды их штуки три оставалось нетронутыми, а доступ к столу я имел постоянно, так как часто приходилось его накрывать и убирать.

За полчаса общения мы познакомились и разузнали кое-что друг о друге. Его звали Назир, и он с большим уважением относился к нам — русским, считая, что Советский Союз — сказочная страна, где все равны и счастливы. Я узнал, что он вырос в многодетной семье и был одним из старших детей. Сначала он учился на преподавателя английского языка в кабульском политехническом институте, но революционные вихри занесли его в армию. Там после Апрельской революции как раз нужны были новые кадры взамен ненадёжных старорежимных офицеров. Так как офицеры хорошо получали, он один в основном и обеспечивал всю семью.

Назир произвёл на меня очень приятное впечатление, и мы договорились, что встретимся завтра днём возле афганской казармы.

Вскоре подъехали машины с 3-м батальоном, и сразу повзводно личный состав пошёл мыться. Первое, что бросилось мне в глаза — это их мрачный и усталый вид. Мылись они почти не разговаривая. Даже старослужащие, обычно громко шумевшие в бане, на этот раз вели себя непривычно тихо. Было видно, что они все находятся под впечатлением от прошедшей операции. С некоторыми мы пытались заговорить, но ничего не получилось — они были молчаливы и замкнуты: видимо, их мысли были всё ещё там — на боевых.

Вместе с 3-м батальоном в Кунарской операции принимала участие и разведрота полка. Ночью их подняли по тревоге, привезли на аэродром и на вертолётах переправили в район боевых. Перед самой высадкой авиация пробомбила прилегающие к месту высадки склоны гор. Как только десант высадился, вертолёты, сразу улетели на базу. Вначале, пока ещё не было ясно с кем воевать, офицеры находились в некоторой растерянности. Сказывалось, что ещё ни у кого из них не было настоящего боевого опыта. Даже некоторые взводные на всякий случай инструктировали:

— Вести огонь только в ответ на выстрелы!

Однако всякая неопределенность улетучилась уже через несколько часов, как только приблизились к горным кишлакам. Личному составу был доведён чёткий приказ: "Уничтожать всех. Пленных не брать" — и всё стало на свои места.

В кишлаках уже почти никого не оставалось: перед началом операции кишлаки были обстреляны НУРСами с вертолётов, и жители, завидев, что к ним идут русские, попрятались в горах. Рота шла вверх в горы, прочесывая местность и кишлаки. Это был карательный рейд: солдаты жгли посевы, запасы керосина, уничтожали продукты питания, убивали домашний скот — уничтожали всё, что могло достаться душманам. Перед тем как зайти в дувал, туда бросали гранату и давали автоматную очередь.

Особенно интенсивно работала артиллерия, которая постоянно поддерживала их огнём. На защищающиеся кишлаки обрушивали море огня. Били по ним и из гаубиц, и из самоходных артиллерийских установок, и из установок залпового огня "Град", превращая всё в pуины и пыль. После такой мощной артподготовки кишлаки брались без особого труда. Батальон шёл вдоль зелёной полосы и прочёсывал расположенные там кишлаки. Убили там афганцев очень много.

Слушая кунарские истории, я чувствовал, что здесь что-то неправильно. "Конечно же, — понимал я. — Это война. И если не убьёшь ты, то убьют тебя" — и тем не менее методы боевых действий, когда убивали всех, кого только увидят, вызывали во мне чувство несогласия.

На следующий день после обеда, взяв несколько банок рыбных консервов, я отправился на встречу с Назиром. Но на первом посту у центральных ворот, где обычно ставят молодых, на этот раз, как назло, стояли старослужащие. Можно было под благовидные предлогом, мол, деды за сигаретами послали, пройти через КПП, но они могли и не пустить, а рисковать не хотелось. Поэтому я направился к боковой башне, незаметно для часовых поднялся наверх, затем пролез через окно, спустился по внешнему склону вниз до самого края и спрыгнул.

Оказавшись по ту сторону стены, я направился к условленному месту, где меня уже поджидал Назир. Он поблагодарил меня за консервы и предложил зайти к нему в расположение. Мне было любопытно увидеть в каких условиях живут афганские солдаты, да и для спокойного разговора, как я подумал, там должно быть удобней, и поэтому без колебаний согласился.

Мы поднялись по лестнице и зашли в большое помещение, где располагалась его рота. Однако к моему удивлению, моё появление было расценено здесь как событие: меня сразу же обступили афганские офицеры — человек десять. Оказавшись в центре всеобщего внимания, я сильно смутился. Я сразу вспомнил свежие рассказы солдат, только что прибывших с Кунара.