Как-то раз ночью я, стоя на посту, в общем-то с безразличием наблюдал, как командир моего взвода Дьячук и ротный вместе с двумя КГБшниками таскали из дворца мимо меня большие тюки и укладывали их в чёрную “Волгу”. Мне только показалось странным — почему Хижняк не приказал таскать эти тяжёлые тюки мне. То было единственный раз, чтобы я видел, как ротный что-то делал сам. Они быстро забили тюками багажник машины, кое-что положили в салон. Затем Хижняк и Дьячук пожали руки КГБшникам, и те уехали. Перед тем как вернуться во дворец, Хижняк подошёл ко мне и сказал:

— Бояркин, ты ничего не видел. Понятно?

— Так точно! — отчеканил я.

И Хижняк ушёл во дворец.

Через день, когда я заступил на этот же пост, наши офицеры и КГБшники провели ещё две такие же тайные ночные операции.

Тем же днём, чтобы удовлетворить своё любопытство и узнать каков настоящий размах вывоза вещей из дворца, я осторожно поинтересовался у молодого, который был моим сменщиком на посту:

— Слушай, а ночью пост проверяли?

— Нет.

— А особисты проходили?

— Не, вообще никого не было, — равнодушно ответил он. По его спокойной реакции я понял, что он на самом деле никого не видел и ничего не темнит.

Мне стало приятно — ведь ротный в таком деликатном деле доверился именно мне. И правильно сделал — другой ещё распустил бы язык, и поползли бы по роте всякие сплетни. А я о ночных похождениях ротного и особистов никому слова не сказал.

Между тем изо дня в день велась упорная борьба с незаконным хранением вещей среди личного состава. Правда, вся борьба сводилась только к изъятию незаконно присвоенных ценностей, и никого за это не наказывали.

По слухам, всё изъятое добро, находившееся на ответственном хранении в одной из комнат штаба полка, долго там не залёживалось: туда частенько любили наведываться офицеры, и как-то незаметно, мало-помалу эта груда вещей сама по себе рассосалась и исчезла в неизвестном направлении.

Мало кому из личного состава удалось сохранить "честно" добытые трофеи. Одним из таких счастливчиков оказался механик-водитель, возивший на БМД комбата и других офицеров из штаба батальона.

Однажды для очередной поездки в его БМД село несколько офицеров. Пока ещё не тронулись в путь, один из офицеров, капитан по званию, намётанным глазом определил в дальнем углу что-то подозрительное, замаскированное тряпками. Капитан там порылся, и действительно, под тряпками прятался переносной магнитофон.

— А это что такое? Твоё?

— Ну, да.

— Где украл? A-а?.. Я кого спрашиваю? Чтоб сегодня же магнитофон сдал. Ясно?

— Обожди, обожди, — неожиданно прервал капитана майор Кирин, который находился рядом. — Чего это он будет отдавать свою вещь? Раз его, значит — его. Пусть слушает музыку. Мы тут, понимаешь, жизнью рискуем, а ещё, получается, и взять себе ничего нельзя. Оставь его в покое, не приставай из-за ерунды.

Бросив на механика злобный взгляд, капитан, соблюдая субординацию, сразу примолк.

Второй раз судьбу механик решил не испытывать. В тот же день он упаковал магнитофон в посылку, написал на ней свой адрес и, как только поехали по делам на кабульский аэродром, отправил её к себе домой.

— Ну, всё! Теперь можно спать спокойно, — с облегчением рассказывал он мне, — Подошёл к лётчику с транспортного самолёта, попросил его переправить домой посылочку по почте. Он согласился, а я снял с руки импортные часы — их я тоже достал во время переворота, и отдал ему — всего и делов-то. Для них такое не впервой. Всё уже налажено: офицеры постоянно им суют всякие посылки. А как ещё отсюда переправить? Только так все и выкручиваются!

Через месяц механик получил письмо от родителей, в котором сообщалось, что посылка с афганским подарком благополучно дошла до дома.

В конце января, когда 40-я армия в основном перевалила через горный хребет Гиндукуш, развернулась и укрепилась на ключевых рубежах, Бабрак переселился в главную правительственную резиденцию — дворец Apг, или как его называли мы Дворец Народов. Наш батальон охраны переехал вместе с Бабраком. Это было то самое место, где я пролежал на земле всю бурную ночь декабрьского переворота.

Дворец Народов в Кабуле — это правительственная резиденция, то же самое, что и Кремль в Москве. Дворец включает в себя несколько зданий, окружённых высокой, метров семь, каменной стеной, которая охватывает его в виде квадрата. Возле стены на довольно большой площади располагались вспомогательные здания и постройки. Всё это хозяйство опоясывалось второй каменной стеной высотой метра два.

Нашему батальону выделили два двухэтажных здания, находящихся на территории самого дворца. Мы сразу принялись к работе по благоустройству комнат: сгребали мусор, вытаскивали всякий хлам, подметали пол, чтобы после переоборудовать помещения в казарму.

Пока все были увлечены работой, один любознательный воин отправился на разведку в соседнее здание. А в нём размещалась кухня, обслуживающая правительство. Заглянув туда и убедившись, что внутри никого нет, он взял с полки жестяную банку, на которой красовался аппетитный ананас, и удалился. На улице он пробил штык-ножом отверстие в банке и принялся высасывать содержимое. Тут его засекли другие:

— Чего это ты присосался? Ух ты! Где сок взял? Дай попробовать!

— А что его пробовать? Вон, идите и возьмите сами, сколько унесёте! Там всякой жратвы — навалом! На всех хватит! — и указал на кухню.

Весть о наличии под боком продуктов питания мгновенно облетела весь батальон, хоть и передавалась по строжайшему секрету. Тут же почти треть личного состава, побросав вёдра и тряпки, рванула в указанном направлении.

— А ты чего возишься? — окликнул меня командир моего отделения сержант Бородин. — Ждёшь, пока всё растащат? Давай, мухой! Не дай бог, мне ничего не принесёшь!

Я понял, что буду виноват, если деду ничего не достанется, и, бросив текущие дела, устремился в общем потоке.

На кухне все лихорадочно хватали со стеллажей разные цветные банки, коробки, кульки, пихали их за пазуху и наполняли плащ-палатки. Пока позволяло время, молодые, набирая провиант для своих "подопечных" дедушек, попутно за делом перекусывали.

И тут случилось непредвиденное. В дверях неожиданно возник тот самый молодой лейтенант, который недавно заарестовывал Хохла. Завидев погром, он выхватил из кобуры пистолет, поднял его над головой и закричал:

— Всем стоять! Стоять на месте и не двигаться!.. Воры! Сволочи! Мародёры! Все под трибунал пойдёте!

Все моментально притихли. Одного припозднившегося гвардейца, который только залетел на кухню, он послал за подмогой — чтобы нас всех арестовали. Кто был подальше от не на шутку возбуждённого лейтенанта, потихоньку начали избавляться от компрометирующих банок или незаметно исчезали в другую, заднюю дверь. Лейтенант, как назло, стоял рядом со мной и махал своим пистолетом прямо у моего носа. Никакой возможности улизнуть не было. В голове теснились самые тревожные мысли, в груди подсасывало нехорошее предчувствие.

Подошли другие офицеры, среди них был и наш ротный. Хижняк, в одну секунду оценив сложившуюся на кухне обстановку, матюгнул нас так, что полки зазвенели, а мы дружно побросали трофеи на столы. Потом, обернувшись к исполненному праведным негодованием лейтенанту, стал по-товарищески его успокаивать:

— Хорошо, что ты их заметил и остановил. Ладно, ладно. Опусти пистолет. Мы с ними сейчас разберёмся и обязательно всех накажем!

Другие офицеры тоже дружески хлопали лейтенанта по плечу и, улыбаясь, призывали оставить нас в покое:

— Да брось ты, в самом деле! Из-за х..ни дыму-то напустил!

Потихоньку лейтенант стал остывать, дыхание восстановилось: Офицеры, отвлекая его разговорами, взяли из его руки пистолет и сунули обратно в кобуру, а потом увели лейтенанта подальше от нас.

После этого случая тот лейтенант заметно переменился. Он перестал замечать происходящие вокруг нарушения. Видимо его сильно задело, что все его попытки поступить по справедливости никто не поддерживал, а только ставили его самого в глупое положение.