Когда несколько позже, в одном из переулков, они заслышали снова знакомый мотив и детские опять голоса, Никандр еще раз, и опять неизвестно кому, уже не так громко, но столь же внушительно, про себя повторил:

— Нет, погоди, я им всем покажу!

А у Леньки опять, по-детски задорно и весело, запело на сердце как там, у сломанных крыльев:

Своею собственной рукой, Своею собственной рукой…

И он зашагал снова бодрей, махая ручонками в такт. Правая болталась несколько криво и задевала за оттопыренный Ленькин карман. Там была целая булочка, и это было тоже приятно.

Какое тут все было другое! В углу перед образом, тихо потрескивая, горела лампадка, на свежевымытом деревянном полу аккуратно серел половичок, на коленях у Ниночки сладко мурлыкал дымчатый котик. Нынче суббота. Агафья Матафевна, вернувшись из дальней поездки, все убрала, перетерла; выкупала и внучку, закорявевшую без нее под присмотром соседки, вымылась и сама, сходила ко всенощной, разогрела на плите, в прошлом году обложенной кирпичом собственноручно самою Агафьей Матвеевной, дорожный свой чайник. Он еще не остыл, когда ребята стукнули в дверь.

Она их приняла и радушно, и немного ворчливо. Устала, и пора было спать. Но потом и с ними она разболталась, продолжая свой длинный, точно вязала спицами длинный чулок, рассказ о путешествии на Украину. Ниночка слушала и наслаждалась. Она очень любила сухонькую и подвижную, мило ворчливую бабушку, без нее было все дни скучно и неуютно. И как теперь зато хорошо! Бабушка ей привезла белого хлебца, платье и голова опять были чистые, опять она не одна, а тут еще эти ребята, и незаметно можно было лечь спать попоздней. Волосенки у ней, Ленькина цвета, нежные и шелковистые, успевшие быстро просохнуть, легко вились надо лбом, а сзади над тонкою шейкой двумя небольшими косичками горбиком ложились на спину.

Ленька, усталый, дремал, и когда полуоткрывал глаза, не сразу мог разобрать, сон или правда. Люди его не толкают, не бьют, не суетятся, никуда больше не надо идти, чисто, тепло. Ниночка Леньке очень понравилась, на деревенских девчонок совсем не похожа, к ним он привык относиться по-мальчишески пренебрежительно, как это делал Никандр, а эта сама взяла его за руку, показала картинки. В углу у нее для тряпочной куклы целая комната, и там они вместе с ней поиграли, а завтра еще обещала показать на дворе, там между деревьями устроен шалашик, и настоящие в нем скамейки и стол, и маленький погреб в земле, целое поместье, усадьба. Ленька так и заснул, а когда пробудился, была уже темная ночь.

Он окликнул Никандра, но тот не отозвался. Пошарил рукой. Оба они легли на полу, и Никандровы ноги были тут, рядом, все слава богу. Ленька прислушался, сонное дыхание спящих было ровно и тихо. Чуть обозначалось, белея, окно, и низенькая перед ним занавеска. Ленька перевернулся и сладко заснул.

Никандр, несмотря на усталость, однако не спал. Когда потушили огонь, небольшой под стеклом ночничок, и Агафья Матвеевна улеглась, пошептавши молитвы и оправив уже заснувшую в ногах ее внучку, Никандр на какую-то долю минуты утратил сознание, все перед ним поплыло, задвигалось и остановилось, и от этого толчка остановки он сразу очнулся и стал трезв. Точно обрезало. И все прояснилось, и перед ним стало голо, как голое осеннее дерево: все было глупо и неудачно. Сколько он думал, готовился, и Иван Никанорыч подвел… Он, значит, хотел все концы в узел и в воду. «Смотри у меня, не шали». Это он разъяснял, чтобы чисто. Умный он человек, а я, видно, дурак. Никандру стало обидно, он не хотел быть дураком. И как же с пустыми руками явиться? И какой дать ответ: И хлеба он взял на дорогу, а — ничего.

Никандр лежал в темноте, как в гробу, незачем было ни шевелиться, нечего даже желать. Но, однако же, он завозился, круто двинул плечами, а руки, сами собою, судорожно сжались в кулак. И это движение, активностью своей, его развязало. Как в широко распахнутую в непогоду наружную дверь врывается разноголосый вихрь бури, так, в перебивку, но слитная такая же разноголосица дня ворвалась в его грудь, и он должен был устоять, не потеряться, найти свое место, что-то он должен был сделать, иначе нельзя.

Тут был и матрос с разорванным ухом, условившийся о свидании, куда и Никандр хотел кое-что принести, и азор этих глаз, коляный и грубый, как рукавица, схватившая душу в кулак, эти глаза, которыми сразу поймал широкоплечий Маланьи сожитель, и все эти широкие спины людей, перед которыми надо сворачивать, чтобы не задавили, и эти ныне застывшие в камне гиганты, — все они и в лесу пошли бы так точно, как идут между людей, напролом, целиной. Зависть и ненависть на две половины раздирали Никандрово сердце. А парни, бившие в морду бульварного идола, словно подхлестывали и подвывали в груди. Никандр был готов заплакать от злости, что Маланья, сестра, от него ускользнула. Вся эта сумятица чувств, весь их напор что-то ему диктовали определенное. Кровь от него была неотступна, это она давила на мозг; это она над ним колдовала. Никандр начал соображать. Он полупривстал и мысленно видел, так ясно, как днем, каждый угол подвала, и где стояла мука, и кое-какие вещицы, и как спит старуха, и только забыл о калачиком свернувшейся девочке да о коте, уткнувшем свою пушистую морду между теплых ее дремотных колен.

Ленька в эту минуту как раз и проснулся. Он тронул, пошарив, ноги Никандра, но Никандр промолчал, И все же было это как предупреждение, как остановка. Бог весть почему, вспомнил Никандр и о старушке, певшей про очи, и о художнике, и о своих стариках, и о девочках, продававших пирожные, и вот об этой лежавшей в ногах у своей старенькой бабушки. Руки Никандра обмякли, а в оба виска вступила глухая, давящая боль. Боль эта все возрастала, и чтобы унять ее, Никандр охватил уши руками и закачался. Это был непонятный, досель ему незнакомый припадок тоски и мучительной жалости. Смертельно ему стало жалко и Леньку, и стариков, и себя, и всех деревенских… О городских он забыл. Ему показалось, что это не он, а за него вся деревня надумала послать их, ребят, ходоками за хлебом…

А пока он так тихо покачивался и Ленька с ним рядом снова сопел, Ниночка тоже проснулась.

— Бабушка! бабушка! — позвала она тихо, а потом и погромче. — Ты разве тут? Ты разве приехала?

— Спи… спи… — отвечала Агафья Матвеевна, не просыпаясь. Ниночка слабо в ответ рассмеялась и завозилась, как кошечка.

— А мне без тебя как было страшно, — сказала она, опять закрывая глаза. — А с тобой как ничего мне не страшно!

Было тихо, мертво, когда Никандр снова прислушался. Он от висков провел руками к глазам. Пальцы его ощутили две капли, холодные, как ночная роса. Это его удивило. Он их растер по щекам, не раздумывая, что это было такое. Он уже знал, как теперь сделать. Надо было все тихо собрать, уложить в мешки, поднять Леньку, и с Богом. А если проснется?

Тотчас же он встал и принялся за работу. С кошачьей ловкостью, вовсе бесшумно, не разбирая, он набивал один мешок за другим. Муку, привезенную с юга, не пересыпая, также он сунул в один из своих просторных мешков. Все уже было близко к концу, когда он зацепил чайную чашку, забытую на краю стола. Она шумно упала и разлетелась в куски. Никандр застыл, выжидая. Агафья Матвеевна приподнялась.

— Знать, кот, — про себя, негромко сказала она, села, зевнула; Никандр в темноте фигуры ее не различал.

Но вот он расслышал, как она поднялась и пошла. Отойти он боялся, как бы она не услыхала. Все сжалось в нем и напряглось. Его раздражало, зачем она не легла, злоба его опять охватила, он готов был па все. На пути его снова было препятствие. И когда Агафья Матвеевна, искавшая стол, чтобы ощупать его, натолкнулась внезапно на Никандрову грудь, ему показалось, как если б его схватили за горло. Ни раздумывать, ни выбирать было нечего — надо было оборонять свое достояние, на которое город опять посягнул. Он даже не дал ей крикнуть и, наудачу, как свинцом налитыми руками, со страшною силой схватил ее шею и начал давить. Она захрипела, рванулась и увлекла его в угол. Там она спотыкнулась о лежавшее у печки полено и глухо упала. Никандр на секунду ее отпустил, но тотчас опять навалился. Колено его теперь упиралось в тощий старухин живот, а рука, чего-то ища, судорожно цапала по полу рядом, и, как всегда в таких случаях, нужный предмет точно подсунут. Рука отгадала сразу колун, и, зачем-то зажмурившись, он поднял его, круто взмахнул и с силой обрушил прямо перед собой, где должна была быть голова.