— Вам же нравилось, барышня, — говорил ей приказчик, медля свертывать раскинутую на прилавке желтую, приятного оттенка материю.

Но девушка обернулась к Андрею.

— Возьмите у меня три рубля. У меня есть, а они мне совсем не нужны.

И она протянула ему трехрублевую бумажку, свернутую в ее разжатой руке.

Андрей все еще молчал, радостно изумляясь ее виду и словам.

— Возьмите! — повторила она.

— Спасибо, — сказал он, наконец, принимая бумажку.

— Ну вот и хорошо.

Она вздохнула и быстро вышла из лавки.

— Постойте, куда же вы? — остановил Андрей девушку. — Скажите, где вы живете, чтобы я мог прийти и отдать вам.

— Ради Бога, не надо. Сделайте как-нибудь так, чтобы было не надо…

— Как же так?

— Не надо, пожалуйста. Отдайте кому-нибудь…

— Позвольте мне сделать одно. Эти деньги я должен отдать извозчику, дальше я пойду пешком. Позвольте мне с вами пойти.

— Зачем?

— Вы узнаете, я вам расскажу.

— Только у меня ни о чем не спрашивайте, — с тоскою вырвалось у нее.

— Ни о чем?

Она испуганно поглядела на него и замахала руками.

— Нет, нет, ни о чем. Спасибо вам, что взяли те деньги.

— Я вам их отдам.

Укоризненно посмотрела на него девушка.

— Не будьте злым. Не отдавайте их мне. Вы не злой, — и она пошла.

Андрей передал деньги извозчику и все же пошел за ней.

— Нам не по дороге, наверное.

— Нет, по дороге.

— Мне сюда, — она повернула направо.

— Мне тоже, — сказал Андрей.

— Я налево пойду, — возразила она, настойчиво глядя ему в глаза.

— Не прогоняйте меня. Я ничего худого не замышляю против вас..

— Я знаю, — перебила она.

— Я хочу одного, — продолжал Андрей. — Хочу вам что-то сказать.

— Не спрашивайте меня ни о чем.

— Нет, я вам сам что-то скажу. Куда бы вы ни пошли, мне всюду с вами по дороге, потому что мне есть что вам сказать, потому что вас-то я и искал целый день. Те три рубля, что вы мне дали, я отдал извозчику, которого нанял, чтобы найти вас.

Она опустила голову и тихо сказала:

— Если так, то пойдемте.

Пока боялся Андрей потерять ее снова и во что бы то ни стало хотел пойти с ней и узнать, она ли то самое дитя, которое претерпело такую тяжелую и полную приключений одиссею, которой хватило бы и на долгую жизнь, он настойчиво стремился к одному — быть вместе с ней, иметь возможность видеть ее, говорить. Но когда, наконец, эта девушка шла уже с ним и молчаливо ждала, что же он скажет ей, он не сразу нашел в себе силы заговорить о самом главном. Но, с другой стороны, сознавал, что ни о чем другом нельзя говорить. Да и зачем говорить о другом, когда важно именно это, и он обещал ей внутренне именно это сказать? Но пока молчал, набирая сил. И девушка тоже молчала.

Не глядя на нее, чувствовал Андрей ее походку, видел лицо ее, глаза с тем выражением, с каким смотрят люди очень издалека на других людей. Так смотрела она на него с протянутой в руке трехрублевой бумажкой откуда-то из далекой души своей, совершая что-то свое, единственно нужное для нее в этот момент.

Не знал одного, все ли еще около губ, в самом углу их таится насмешливая, чуть шаловливая, быть может, своей особенной жизнью живущая черточка. Но боялся взглянуть на нее. Опустив глаза, видел только кончики ног, один за другим мелькавшие из-под серой коротенькой юбки. Девушка не удивлялась его молчанию, и так шли они довольно долго, как будто так и следует — идти и молчать. Потом Андрей начал.

— Не удивляйтесь тому, что, не зная вас, я именно вас сегодня искал. Непонятный мне случай свел нас вместе. Может быть, и этому удивляться не надо. Может быть, в этом, напротив, совершается какая-то особая правда.

— Откуда вы знаете, кто я? — вдруг спросила она.

— Я не знаю, откуда я знаю вас, но вы сами сказали так, будто уверены, что я вас уже знаю.

— Может быть, — как-то неопределенно ответила девушка. — Мне так показалось.

— Вы когда-нибудь видели меня?

— Вы обещали не спрашивать.

— Даже этого?

— Даже этого. Говорите то, что вы хотели сказать. Андрей остановился и сказал ей:

— Ну, слушайте…

— Пойдемте, ради Бога, пойдемте… — заволновалась она.

— Нельзя стоять. Надо идти. Ах, куда-нибудь надо идти!..

«Куда-нибудь надо идти… — болью отозвалось в сердце Андрея. — Зачем я начал все это?»

Одно мгновение подумал оставить ее.

«Что я могу сделать ей? И откуда я знаю, что это в самом деле она?»

Но тотчас с новою силой охватила его уверенность в этом, и он решил рассказать ей все, не отступая ни перед чем.

— Я хотел рассказать вам историю девочки, которую украли цыгане у ее отца. Она была маленькая, а он у соседей был на работе.

Что-то дрогнуло возле губ ее — Андрей пытливо смотрел — но тотчас, к его удивлению, она равнодушно заметила:

— Цыгане? У цыган, верно, было ей хорошо. Костры ночью, небо звездное. Степь. Андрей немного смутился.

— Простор у цыган. Что ж, продолжайте вашу историю. Андрей продолжал:

— Потом у цыган ее отняли монахи и поселили в монастыре у себя.

— Послушайте, — вдруг прервала его девушка. — К чему это все? Кто вы такой? Что вы мне говорите? Монастырь, цыгане, какая-то девочка… Что мне до всего этого?

Искреннее удивление и уже недовольство зазвучали в ее голосе, и Андрей смутился окончательно. Он не знал, что подумать, и вся история, которая только что разыгралась с ним, вдруг показалась в таком комическом свете, что если бы кто-нибудь такую ему рассказал, он не поверил бы или смеялся ей без конца. Езда на извозчике, часы, этот их разговор.

— Ну, что же еще? Молчал Андрей.

— Шли бы вы домой к себе… — тихо сказала девушка, но медлила чего-то сама и дальше не шла.

— А в монастыре… — начал вдруг Андрей совсем неожиданно для себя и глядя ей прямо в глаза.

И мгновенно, прорвав какую-то пелену, кутавшую их, глаза эти вспыхнули, и, загоревшись, девушка топнула ногой в равнодушно-плоскую плиту тротуара и почти закричала:

— Неправда! Неправда! Все это ложь! Ничего этого не было… Я знала, я ждала, когда скажете! Это неправда!

— Так это все-таки вы! — только и мог прошептать Андрей. Он взял ее под руку — смело, как уже знакомую, как ту, что искал, и повел вперед, тихо шепча:

— Ради Бога!.. Успокойтесь вы… ради Бога! Я вам верю во всем. Я не хотел вас обидеть.

— Неправда… Все это неправда… — шептали ее побледневшие губы.

Девушка дрожала вся. Андрей слышал эту дрожь, она передавалась от ее рук и части близкого, едва отделенного платьем тела ее. Он ощущал худобу трепещущей девушки. Чуткое осязание улавливало отдельность тонких и таких, казалось, редких ребер ее. Это ощущение хрупкости тела, одетого в короткое, потертое платье, рождало в нем неудержимое желание заплакать от острой, святой, необидной для того, кто вызвал ее, безграничной, всезахватывающей жалости.

Но он боролся и с зарождавшейся дрожью, и со слезами, готовыми брызнуть вот-вот, и говорил ей, наклонясь, возможно спокойно и ровно:

— Я ничему не верю, кроме того, что скажете вы. Я хотел только узнать, вы ли…

— Вы разве не знали, кто я? — продолжая дрожать, тихонько спросила она.

— Нет, мне только казалось, что это вы…

— Почему?

— Сам не знаю.

— Я видела вас.

— Когда?

— Сегодня и еще раз… в тот день, когда отец приезжал. Я думала, вы его знаете…

— Так вы…

— Я вас встретила в городе раз и заметила ваше лицо. И еще в тот же день, когда вы пришли на вокзал кого-то встречать, но вы уже не видали меня.

— Так вы знаете, что ваш отец здесь?

— Знаю. Я пряталась, но мне хотелось видеть его.

— Вот что… А я вас затем и искал, чтобы сказать про отца.

— Я следила за ним. Я видела, как он на площади снял картуз и поклонился вам. Вы шли с каким-то еще господином.

— Он ему поклонился.

— Не знаю. А я все пряталась. Все пряталась. Долго следила за ним.