— Но ты ведь художник, разве нет? — спросил он.

— Я тоже думала, что мода — это одна лишь эстетика да удовольствие! — призналась она горько и покачала она головой. — Но в тех дебрях, в которые я забрела в своей карьере, не осталось ничего духовного, то была черта всех черт, граница между помешательством и бездушием… Ты понимаешь? Я позволила этому случиться. Точнее, я не заметила, когда это произошло. Не знаю, понимала ли я это раньше, но сейчас я как после просмотра фильма себя чувствую, фильма о собственной жизни. Так и вижу, как во мне происходит необратимая мутация, как из веселой доброй девушки превращаюсь мало-помалу в бабу Ягу, вечно спешащую и грохочущую в своей ступе, мечущую огненные стрелы в конкурентов, разрывные молнии в критиков, и гранаты с усыпляющий газом в кредиторов! Тебе не передать, как трудно дается успех в мое время. Чего бы ты не стоил, тебе постоянно нужно отстаивать свою позицию! Таланта так мало для этого… Коммерция вытолкала его на задворки жизни… И тут, как ты сам заметил, если не хочешь пропасть — приспосабливайся. — Она тяжело перевела дыхание. — Я позволила заразить себя этим вирусом, превратилась в оборотня. Спокойная размеренная жизнь, плавно идущий бизнес, без стрессов и залпов, без выматывающей войны за главные подмостки, — меня это не устраивало! Нет уж, греметь, греметь на всю страну, на весь мир! Побольше бульварных представлений и скандальных страстей! И не чувствовать при этом ничего… ничего… Ни радости, ни свершения… как вначале… Просто довольствоваться, что очередной барьер преодолен…

Лера судорожно вздохнула, помолчала, и снова заговорила:

— Победы превращались в нечто само собою разумеющееся, а понятия фиаско для меня не существовало вообще! Я бы не примирилась с таким понятием! Я свирепела — и шла дальше, не щадя ни себя, ни других на этом пути из горящих углей… Эти угли были в моей голове — вместо рассудка, в моем сердце — вместо чувств… — Она поглядела на отца глазами полными ужаса и смятения. — Чем больше они сжигали меня, тем яростнее я распаляла этот жар. И конец бы настал непременно — самый ужасный конец всему! И банкротство, которого было не избежать, оказалось не самым страшным в этом падении до нуля. Нет! Поражено было чувство собственной значимости. Понимаешь? Вот что было важнее всего! Престиж! И вся это горячка… я не то, чтобы совсем уж не сознавала, что все летит крахом, но это было сильнее меня! Безнадежный тупик! Я и сейчас, вздрагивая от отвращения и ужаса, вспоминая все эти годы, не до конца еще отделалась от страшного чувства злобы и реванша, когда ты готов на все ради признания… А каким-то отдаленным, слабым импульсом ты стремишься к своим детям, но уже поздно, в их глазах лед и пренебрежение… Ты возмущаешься, как так, я ведь им дала все, точнее — купила все, в чем они нуждались! Но так же, как я не смогла купить себе трон в моде, так и не купила трон в их сердцах…

Ее голос задрожал и она замолчала.

— Мне это напоминает одну болезнь, — сказал отец. — Наркоманию. Люди меняются до неузнаваемости, они знают свою беду, но ничего не могут сделать, как бы глубоко при этом не заглядывали в собственную душу или в глаза своих детей. Даже очень хорошие люди способны терять волю… А красивая жизнь и слава кого не прельстит? Это все напоминает пестрый цветок с мифическим названием «дионея», распыляющий запах дурмана, завлекающий и пожирающий опьяненных мух!.. Мне жаль, что ты оказалась в их числе, очень жаль. Но, — на задумчивом его лице возник вопрос, — как же вышло так, что ты настолько ясно все это понимаешь? Одновременно и судья, и подсудимый. Ведь безнравственный человек никогда и ни за что не увидит и, тем более, не признает своих ошибок…

Валерия какое-то время обдумывала все его слова и особенно этот вопрос.

— Не знаю, — призналась она наконец. — Мне страшно и противно. Но так было всегда, я почти уверена в этом. Я что-то поняла еще до того, как очутилась здесь, но не могу вспомнить, что именно и как это случилось… Ахх, я ужасный человек, папа! Такая черствая, эгоистичная, грубая! Сейчас мне проще бросить взгляд на карту собственной жизни, ведь я все потеряла. Абсолютно все! Не за чем трястись и хвататься за жалкие крохи своей гордости… Скорее всего, мне уже ничего не вернуть. Но с тем, что происходит сейчас я тоже не могу управиться, потому что я — уже не я. Вот что страшно! Все понимать, но быть бессильной! Я не восьмиклассница, а только пародия на нее. Я не знаменитый модельер, а только призрак прошлой жизни. Я не что-то общее даже, не микс, а полностью поломанный конструктор — ни то, и ни это. Я даже не уверена, насколько все реально… Все, может, еще хуже, чем я думаю…

Валерия хотела сказать еще что-то, но запнулась.

— Ты имеешь в виду — сошла с ума? — спросил отец.

Такие сильные эмоции трудно было выразить банальной репликой, это было очевидно, и поэтому она продолжала какое-то время молчать, беспомощно теребя край скатерти. Лицо ее выражало множественные внутренние пытки, побороть которые казалось невозможным.

— Никто, в действительности, не знает законов жизни, — снова заговорил отец. — Именно поэтому нет тех, кто бы не ошибался. И твой рассказ можно было бы принять за сумасшествие, не вслушиваясь в подробности… Одни верят в НЛО, а другие в черта. Кто-то верит в иконостас, а кто-то в дерево. И выходит, что у каждого настолько противоположные убеждения, знания и вера, что и реальность у каждого — своя! Но ведь никто же не считает себя сумасшедшим? Я не слышал про такие случаи, чтобы сумасшедший мог признать себя сумасшедшим, Богом — да, фараоном или царем — да, но, думаю, только человек, находящийся в здравом рассудке, может сомневаться в своей нормальности.

Его умозаключение заставило ее улыбнуться.

— Раз так вышло, что ты все понимаешь, — сказал он, — тебе придется учесть все эти перемены. И много работать.

— О чем ты?

— О терпении. Вот тебе первый пример. Ты маме сказала, что думала, но ее реальность другая, и ее позиция не менее тверда. Ты можешь быть сто раз права, но метод внушения выбрала самый не подходящий.

— Нужна какая-то стратегия? — заинтересовалась Валерия.

— Не стратегия, а такт, — поправил он. — Тебе придется научиться владеть эмоциями. Кем бы ты себя не ощущала внутри, но окружающие видят только девочку-подростка. И поскольку ты одна против всех — борьба неравная, а значит — бессмысленная.

В животе защекотало.

— К чему ты клонишь? — спросила она осторожно.

— Стань девочкой-подростком, — сказал отец. — Забудь о том мире и о том ритме жизни, что были в прошлом… Другого пути не существует.

Лера похолодела.

В то же время она думала обо всем хаотично, перескакивая с мысли на мысль, не сразу охватывая перспективу им сказанного.

Они не просто житейский вопрос обсуждают. Что можно рекомендовать человеку, который проснулся в прошлом? Слишком много аналогий с фантастическими фильмами и ни одного разумного объяснения. Чем настойчивее она пыталась сформулировать объяснение, тем сильнее путалась, доходила до ужаса, становилось все очевиднее, что поиски причин лишены логики, потому что все происходящее само по себе алогично. Пытаясь найти причины ее нового положения, можно очень скоро расстаться с рассудком. Отец прав, оставалось только принять происходящее, как есть. Просто смотришь фильм. Как часто в фильмах все становится на свои места лишь в конце!

Это обычный принцип жизни. От тебя вроде бы зависит все, и в то же время — ни черта!

Разве что ее сознанию сорок лет, а телу — пятнадцать!

— А ты, — спросила она. — Ты смирился? Год назад, если бы не операция, ты был бы на ликвидации в первых рядах!

— И счел бы это долгом, — сказал он.

— Да, но… прости этот эгоизм… зато мой отец жив и здоров!

Он трагично улыбнулся:

— Для меня это никак не связано с карьерным пылом. Хорошая служба всегда означала возможность позаботиться о людях… Смирение. Что еще мне осталось? Я болен и дни мои сочтены.

— Это не правда, — возразила она. — У тебя десятки лет впереди!