А видел все это со стороны один я. Так у меня складывалась жизнь, что я всегда видел больше других. Из всех тех финнов, что не желали повторения общей беды, один я видел эти секретные встречи чужих людей на финской земле, за которыми таилось что-то чужое и страшное для Суоми. Но не означало ли это, что я должен был скорей сказать кому-то об этих встречах и о том, что за ними последовало? Через финскую землю проносили в Россию зло, а я лежал и молчал. Разве Россия будет знать, что это не финское зло пришло к ней? Как может она это знать, если оно пришло к ней с финской земли? Видя, что оно пришло к ней с финской земли, она и гнев свой направит не против кого-нибудь иного, а против той же финской земли. И опять может произойти то, что уже происходило и против чего всегда так горячо предостерегал Илмари Мурто. Предотвратить надо было это скорей, пока еще не было поздно.
Я лежал и ворочался, поглядывая в ожидании темноты сквозь листву ивы на небо. Илмари Мурто пришел мне на ум и уже не собирался уходить. Разве Илмари Мурто вел бы себя так на моем месте? О, бог мой, что произошло бы здесь, будь Илмари Мурто на моем месте. Что ему Муставаара с его страшными глазами, зияющими чернотой? Мокрое черное пятно осталось бы от Муставаара вместе с его двумя пистолетами, если бы на месте меня здесь оказался Илмари Мурто. Перед судом финского народа был бы он поставлен за все свои черные дела, если бы вместо меня здесь оказался Илмари Мурто.
Но не было здесь Илмари Мурто. Был один я, маленький Аксель Турханен, и никого больше. Один я из всех финнов, населяющих Суоми, знал о том, что здесь происходило, и один я мог это предотвратить. И разве при всем этом простил бы мне Илмари Мурто равнодушие и бездействие? Не хотел бы я видеть тот взгляд, каким он одарил бы меня, узнав, что я так постыдно упустил Рикхарда Муставаара. До конца жизни остался бы на моей совести этот взгляд…
Темнота очень долго не опускалась на землю, а я не хотел выбираться из своей засады засветло, чтобы опять не оказаться видимым для русских. Я уже понял, зачем был сюда послан по открытому склону бугра. Муставаара сделал меня приманкой для русских пограничников. Пока я оттягивал на себя внимание русских на этом участке, он собирался перебраться к ним через другой участок. Я уже знал, где он готовился это сделать, и с приходом первых вечерних сумерек выбрался из своей засады, взяв направление в ту сторону.
Я торопился, чтобы успеть застать его на вчерашнем месте. Но пройти в сумерках два километра по густому лесу, да еще осторожным шагом, в обход наших пограничных постов было нелегко. Приходилось переходить мелкие заболоченные лощины, перелезать через камни и продираться сквозь густые заросли ивы и молодого ельника. Когда я наконец вышел к знакомому лесистому бугру, в сапогах у меня уже хлюпала болотная жижа, натекшая за голенища. Но у бугра было тихо.
Я прошел немного в сторону русских и опять прислушался. Но тихо было кругом. Значит, я уже упустил его. Он ушел, не дожидаясь полной темноты. Ругая себя за промедление, я продвинулся еще немного на восток. Здесь уже пошла русская земля, но она так густо поросла кустарником, что я рискнул пробраться сквозь него еще немного, пока не вышел к тому месту, откуда дальше растекалась открытая непроходимая топь. Где-то здесь он собирался перейти, и если еще не перебрался, то сюда он и должен был выйти в конце концов. А искать его в темноте среди деревьев и кустарников не было никакого смысла. Может быть, я сам заставил его притаиться, слишком шумно пробираясь сквозь кустарник, и начать мне следовало с того, чтобы замереть самому.
Так я подумал, а подумав, замер у подхода к открытым трясинам, поглядывая внимательно вправо и влево вдоль зарослей. И оказалось, что я правильно поступил, хотя это и стоило мне по крайней мере часового стояния на месте. Он еще не успел уйти. Он видел, что на небо наползают дождевые тучи, и ждал, когда они усилят ночную темноту. И когда они ее усилили, он появился из кустарника примерно в двадцати метрах от меня. В руках у него была длинная, тонкая жердь. Отделившись от кустарника, он приблизился по кочкам к непроходимой части болота и потыкал в нее жердью. Мешок на спине делал его горбатым. Он взял с собой пищи по крайней мере на две недели. Я ждал, что он пойдет в мою сторону. Но он пошел прочь от меня вдоль края трясины, продолжая тыкать палкой в болотную жижу.
Я пошел за ним, и Илмари Мурто шел в моем сердце вместе со мной. Это он вел меня вперед, укрепляя каждый мой шаг и обостряя глаз. Увидев, что Муставаара уже нащупал что-то своей жердью и, кажется, готовился начать переправу, я прибавил шагу и крикнул ему:
— Эй, Муставаара!
Я крикнул это таким вольным и громким голосом, каким кричат у себя дома на мирном поле. Он замер пригнувшись, а я добавил так же громко:
— Иди назад, Муставаара! Здесь ты не пройдешь!
Он спросил быстро хриплым шепотом:
— Это Арви? Ты что? Почему не на месте?
Но я сказал:
— Нет, это не Арви. Это я пришел тебе сказать: иди назад!
Он молча и быстро пошел в мою сторону, не выпуская из рук жерди. Мне следовало прыгнуть в кусты и продолжать свои выкрики оттуда. Этого вполне хватило бы, чтобы заставить его отказаться от своего намерения и вернуться назад. Но я не прыгнул в кусты. Мысль об Илмари Мурто не позволила мне прыгнуть. Вместо этого я продолжал идти ему навстречу и только выхватил нож на ходу. Но у него была жердь. Об этом я не подумал. Подойдя ко мне ближе, он вгляделся в меня и сказал по-русски, приглушая голос:
— А-а, вот это кто! Ты что, пьян? Или спятил?
Я ответил ему громко на том же языке:
— Иди назад, Муставаара! С финской земли ты в Россию не пройдешь!..
И в этот момент он ткнул меня концом жерди в грудь. Он хотел ткнуть в лицо, но темнота помешала ему нацелиться, а мне она помешала схватить рукой конец жерди. Перехватив ее поудобнее за тонкий конец, он принялся колотить меня толстым концом справа и слева, стараясь попасть по голове. Но длина жерди не позволяла ему взмахивать часто. А я воспользовался этим и в промежутках между взмахами подскочил к нему ближе, выбирая момент, чтобы ударить ножом.
В это время длительное шуршанье пронеслось по кустам ивы, и оттуда выскочил с ножом в руке запыхавшийся Арви Сайтури. Может быть, и он тоже готовился выполнить где-то неподалеку отвлекающую роль, но, услыхав шум, поторопился к своему союзнику на выручку. Издав приглушенное ругательство, он прыгнул в мою сторону и, не рискуя приблизиться к моему ножу, ударил меня ногой в бок. Я быстро обернулся к нему, увертываясь в то же время от жерди. Некогда было задумываться над тем, что этот человек всю жизнь был моим хозяином. Не от своего имени я в этот миг действовал. Илмари Мурто был в моем сердце. И были со мной также вместе мои славные друзья далекого детства Ууно и Оскари, был Антеро Хонкалинна со своей умной красавицей сестрой, была белокурая гордая Матлеена и были многие другие хорошие финские люди, чьи лица промелькнули перед моими глазами в то короткое мгновение, когда я хватил рукояткой ножа по широкой скуле своего хозяина. И не успел он опустить на землю ударившую меня ногу, как уже сам ткнулся головой в мох.
Но зато в это же мгновение Муставаара успел отпрыгнуть от моего ножа назад. Бросив жердь, он выхватил топор. А топор для его огромной руки не имел никакого веса, и за какие-нибудь пять секунд он взмахнул им крест-накрест раз десять. От некоторых ударов я увернулся. Но один удар пришелся мне по руке ниже плеча и заставил выронить нож. Выискивая его среди мха глазами, я не успел увернуться от следующего удара, который рассек мне пиджак на груди. Я отпрыгнул назад, сгибаясь пополам. И в этот миг топор скользнул острием по моей голове, сбив с нее шляпу, а при обратном взмахе угодил мне обухом возле уха. Это было похоже на то, как будто внутри моей головы что-то вдруг ярко вспыхнуло и взорвалось, пронизав меня болью. Кости моего черепа разлетелись во все стороны, и не стало больше на свете Акселя Турханена.