— Он сердитый был или ласковый? Он сидел или стоял?

— Стоял.

— Как стоял?

— Вот так у плиты.

— И не сердито он сказал: «Попроси у Каарины»?

— Не сердито?

— Нет, не сердито.

— Не сердито. Ну, дай бог ему здоровья и всякой удачи в жизни. Это такой человек… такой человек… Это великий человек!

В ее глазах заблестели слезы, когда она это сказала, но их можно было не заметить, эти слезы, оттого что снизу ее глаза подпирались толстыми щеками, делавшими глаза совсем крохотными. Но когда между этими щеками, пропитанными насквозь летним загаром и румянцем, очень странно запрыгал и задергался ее большой рот, я понял, что она хочет заплакать, и пошел потихоньку прочь. А она сказала мне вдогонку:

— Осторожнее иди. Не урони кувшин. И скажи ему, что если еще что нужно, я всегда… все, что он захочет…

Придя к Илмари, я передал ему слова Каарины. Он сказал: «Ладно» — и принялся готовить ужин. Меня он заставил чистить картошку. Это не совсем удачно у меня получалось, и ему пришлось потом ее перечистить. Но зато я сам вымыл ее на озере. А он тем временем нарезал на мелкие куски копченую свинину. Картошку он предварительно сварил в кастрюле, а свинину поджарил на сковородке. Про кофейник он тоже не забыл.

Вареную картошку он размельчил и перемешал на сковородке с жареными кусочками свинины и с луком, а рядом поставил тарелку. В нее он наложил из горшка немного простокваши и, когда мы вычерпали ее ложками, добавил еще. Тем временем и кофе закипел. Он отодвинул его на край плиты и вернулся к столу. И опять ему пришлось отодвинуть на столе в сторону газеты и журналы, когда мы уселись ужинать. Но все же он не переставал их перелистывать и заглядывать в них, пока рот его жевал. Бруснику мы тоже ели ложками из той же тарелки, подавив ее предварительно и залив свежим молоком, которое дала мне Каарина. А потом принялись за кофе. Я сказал Илмари:

— Завтра я опять наберу брусники и грибов заодно поищу. Я уже сегодня видел несколько сыроежек и один старый подберезовик. И картошку опять буду чистить. Я умею теперь.

Он сказал: «Да, да» — и продолжал просматривать газеты и журналы, допивая свою долю кофе. Покончив с кофе, он вымыл посуду и снова приготовился читать, но сначала подумал о постели для меня. В комнате стояла только одна деревянная кровать, на которой я когда-то спал с моим отцом. Решено было, что мы устроимся здесь вдвоем, и для этого он подготовил мне место поближе к стенке.

Но я не торопился ложиться, продолжая рассматривать картинки в журналах. Илмари зажег лампу, и в комнате стало совсем уютно. Временами я спрашивал у него про то или иное финское слово и с его помощью прочитывал довольно трудные фразы. Просмотрев несколько газет, он задумался, выпрямив спину. Руки его, обнаженные до локтей, остались лежать на столе. Он что-то вдруг вспомнил, глядя на свою правую руку, и улыбнулся, сжимая и разжимая на ней пальцы, отчего ходуном заходили по всей руке твердые бугры и желваки разной величины и формы.

В это время снаружи послышались голоса и кто-то ступил в сени, постучав кулаком в дверь. Илмари откликнулся, и в комнату вошли Вейкко Хонкалинна и Антон Соловьев, работавшие на лесопилке в Алавеси. Он радостно встряхнул им руки и потащил к столу. Они оба уселись рядом — черноволосый, гладко выбритый Вейкко и русский Антон с подстриженной русой бородой. Вейкко сказал с притворной строгостью:

— Изволь отчитаться!

И русский Антон добавил в подтверждение:

— Да. Ждем.

Но Илмари не спешил отчитываться. Он снова развел огонь в плите и поставил на нее сковородку с кофейником. Нарезая на мелкие ломти копченую свинину, он сказал мне:

— А ты ложись. Вот здесь, у стенки, ложись и спи.

Я разделся и забрался в постель, но заснул не сразу.

Обстановка была для меня непривычная, и к тому же они слишком долго разговаривали, сидя за столом. Я засыпал и просыпался, а они все говорили и говорили. И, конечно, их разговор прежде всего начался с того отчета, о котором в самом начале упомянули гости. Как ни оттягивал свой отчет Илмари, но когда шипящая сковородка с яичницей и свининой оказалась посреди стола, а вокруг нее расположились тарелки, рюмки, хлеб и бутылка водки, Антон сказал по-русски:

— Хватит играть в молчанку. Докладывай, куда моего Ленина укрыл?

Илмари усмехнулся:

— Твоего Ленина. Он такой же твой, как и мой. И столько же прав на него имеет Вейкко.

Он по-русски ответил Антону, усаживаясь против них по другую сторону стола. И всю ночь он говорил с ними на двух языках, но их речей не переводил, потому что сами они вполне понимали друг друга, хотя и говорили каждый на своем языке. Обращаясь к Вейкко, Илмари кивнул головой на Антона и сказал уже по-фински:

— Видел собственника? Привык держать Финляндию в тисках своего царизма, а теперь еще и Ленина пытается присвоить!

На что Вейкко ответил:

— Да. Угнетатель тут еще выискался на нашу голову, нечистый бы его взял. Давно надо было сбросить его с трона и выгнать из дворца.

Антон принял грозный вид и сказал, подперев бока кулаками:

— Ка-ак! Бунтовать? Мало я вас давил, высылал! Эй, жандарм! В Сибирь их, бунтовщиков!

Илмари разлил по рюмкам водку и сказал:

— Поздно, голубчик, хватился.

Антон убрал голову в плечи и сказал просительно:

— Но как же так? Мне очень хочется тут у вас удержаться. Мне бы ненадолго. На сотенку лет еще, а? Не согласны? Эх! Я ли с вами не заигрывал? Я вас на войну не брал, своих сыновей погнал на эту бойню. Я ваших националистов из тюрьмы выпустил.

Вейкко сказал ему уже без улыбки:

— Погоди, эти националисты еще покажут себя. Ты принял их за истинных сторонников независимости Финляндии? А они уже с немцами спелись, которые для них егерский батальон подготовили из наших активистов. Им не самостоятельность Финляндии нужна, им новый хозяин нужен.

Антон покивал головой и задумался.

— Но задумчивость его разогнал Илмари, заговоривший о Ленине. Он сказал:

— Вот кто знает самый верный способ, каким Финляндию можно привести к подлинной самостоятельности.

Вейкко и Антон выжидательно приумолкли, а он продолжал:

— И при той самостоятельности уже не найдется в Суоми места людям, торгующим своей страной. Он очень коротко и просто это нам выразил. Вот его слова: «Наступил момент, когда власть в руки должен взять подлинный хозяин страны». А когда мы его спросили, кто же этот подлинней хозяин., он ответил: «Вы — финский рабочий класс».

Илмари поднял рюмку, и они тоже подняли в ответ свои. И, сдвигая их над столом, они многозначительно взглянули друг другу в глаза, как бы соглашаясь молчаливо относительно того, за что им предстояло выпить, и затем выпили за что-то им одним известное. Когда их вилки прогулялись несколько раз по сковородке, Илмари оглянулся на меня и, показав знаком, чтобы я спал, продолжал свой отчет. Он сказал:

— Я был там лишний. Они уже достали переводчика. Но я пригодился, когда понадобилось перевезти его на лодке через Салаярви. Лодку достал я и перевез всю компанию тоже я. Хозяин поскупился на вторую пару весел, а лодка десятиместная. Как раз для моих рук работа. Вот и вся моя роль. Ну, что же вам еще сказать? Держал он себя просто, как будто на обыкновенной прогулке с друзьями. Ростом невысокий. Но какой лоб! А глаза! Остановятся на тебе — и чувствуешь, как они в тебя насквозь проникают. Когда мы прощались, я сказал ему: «Ну, хорошо. Мы возьмем власть. Это нам уже понятно, как сделать. А мы ее не упустим потом?». В это время наши руки еще были вместе. Он повернул мою ладонью вверх и взвесил на своей руке. А взвесив, сказал: «Из такой руки упустить? Господь с вами!».

Илмари положил опять свою правую руку ладонью вверх на стол, и все они взглянули на нее с таким видом, словно впервые увидели. И все они рассмеялись, когда он сжал ее в кулак и снова разжал. Антон спросил:

— А сейчас он где?

— Сейчас он в деревне Ялкала. А оттуда его в Хельсинки переправят. Можешь не тревожиться. Ребята при нем надежные.