Бахова же особенно восстанавливало против Бештоева то, что заградотряд попал под удар врага, а Бештоев не только не пришел на помощь, но даже и не предупредил об опасности.

Бойцов — участников событий Бахов допрашивал как свидетелей. Ни один из них не сказал плохого слова о Локотоше. Бахов отметил про себя, что показания бойцов о командире отряда и ощущения Кулова совпадают. Трудно было разобраться пока, насколько правдив рассказ капитана о трехнедельном пребывании в тылу врага. Его налет на лагерь легионеров выглядел неправдоподобно, да и расстрел командира легионеров Локотош ничем не мог подтвердить. Ну что ж, придет время, Бахов свяжется с кем надо и получит нужные сведения. А пока он все свое внимание сосредоточил на Якубе Бештоеве.

Для Якуба дело осложнилось еще и тем, что дезертир Чандар оказался его родственником. Якуб понял, что отрицать это бессмысленно, и начал вдруг утверждать, что действительно не раз говорил ему, мол, не мешало бы сходить к соседям за солью и табаком, которых мало остается в ущелье. Будто Чандар сразу не пошел, когда было говорено, а пошел только теперь. Но ошибка его в том, что он никому ничего не сказал.

Все выходило складно, но Бахов задал Якубу несколько дополнительных вопросов, и тот окончательно запутался. Хорошо еще, что Локотош не рассказывал Бахову о той философии, какую Бештоев недавно проповедовал. Этот факт Якуб оценил.

Полевая сумка Бахова распухла от протоколов. У него хватило бы теперь материала, чтобы поставить вопрос, по крайней мере, об исключении Бештоева из партии. Но, учитывая близость фронта и не желая пока обострять отношения в Чопракском ущелье, где и так все висит на волоске, Бахов проявил осторожность и решил доложить обо всем Кулову. Пусть решает. Пока он предложил создать отделение штрафников из дезертиров, а Чандара судить. Он сказал:

— Бештоев ведь юрист, знает все законы. Есть у него и опыт приведения приговоров в исполнение. — Испытующе поглядев на Якуба, добавил: — Чандар твой родственник. Понимаю. Но чем-то надо замолить собственные грехи. Чем замаливают грехи в боевой обстановке? Кровью. Другой валюты здесь нет. Действуйте. Я еще заеду к вам. Кулов тоже собирается приехать. Может быть, вдвоем и прискачем.

Локотош взял дезертиров под стражу. Он собирался еще раз построить отряд в школьном дворе. Пусть сами решают, как поступить с трусами. Локотош помнил легенду о трусах, сложенную еще в те времена, когда на Кавказ приходили то одни, то другие завоеватели. Легенда называется «Крепостная битва». Защитники крепости, обреченные на гибель, решали бороться до последнего вздоха. Если у кого-нибудь не хватало духа, чтобы вынести самому себе смертный приговор, его закатывали в бурку, пеленали, как ребенка, и завязывали сверху ремнями из кожи буйволицы. Когда противник шел на штурм крепости, такие «чучела» выставляли на земляной вал, надев сверху большую папаху. Трус погибал первым.

О событиях в отряде узнало местное население. Собрались жители всех чопракских аулов, целый день толпятся у школы, где в подвале заперты арестованные. Старики уже ходили к Якубу и просили о помиловании. Якуб обещал, но действовать самовольно не хотел. Боялся Бахова.

Неожиданно приехала Апчара. И не просто приехала — привела Локотошу Шоулоха. Оказывается, возвратившись от соседей, Бекан и Апчара зашли в Комитет обороны к Кулову. Тот выслушал их, похвалил, рассказал о здешних делах, дал Бекану новое задание.

— А Шоулох пусть больше тебя не связывает, — посоветовал Кулов, — жеребца можно отвести в Чопракское ущелье. Пусть на нем пока погарцует Локотош…

— Локотош? Капитан Локотош? — не сдержалась Апчара. — Разве он жив?

— Не только жив, командует отрядом самообороны Чопракского района. Просился в воинскую часть, а я его уговорил поехать в Чопрак.

Бекану не понравилось, с каким интересом Апчара расспрашивала о Локотоше. Ему уже не хотелось отдавать жеребца капитану.

Апчара еще больше огорчила старика.

— Можно я отведу ему коня?

— Он будет рад видеть тебя живой и невредимой…

— Загонят они коня, — пробурчал Бекан.

— Не загонят. Локотошу не придется много ездить на нем. Он не кавалерист. Для жеребца там безопаснее. А тебе придется заняться восстановлением колхоза. Это теперь задача номер один. Немца приковали к Баксану. Дальше двигаться ему не дадим. К нам идут новые силы. Будем держаться.

— Немца сдержит Баксан?

Кулов улыбнулся, заерзал на стуле.

— Война, Апчара, есть война. Трудно что-нибудь предсказать. Мы так думаем. Ты отведи жеребца Локотошу, потом возьмись за молодежную ферму. Раненые молока просят. Масла не хватает. Если все будет, как мы думаем, тебе придется взяться еще и за большее дело.

— Справится. Апчара у нас все может, — с гордостью сказала Ирина, сидевшая тут же.

— Собрать коров, вернуть с благодарностью сохранные расписки. Ого-го! Это самое хлопотливое делю — сокрушался между тем Бекан. — Сколько коров погибло… Акты. Списания… Тяжелый труд на мою старую голову…

Локотош чуть не прыгал от радости в тот день, когда в ущелье приехала Апчара. Он даже отменил приказ о построении отряда. Правда, он и без того сомневался, нужно ли устраивать суд над дезертирами на глазах у всего народа.

Вокруг Апчары собралась толпа, не из-за нее, конечно, а из-за редкостного жеребца Шоулоха. Любовались как на картину, обсуждали и восторгались, а Апчара спокойно держала его под уздцы. Жеребец привык к ней, пока вместе путешествовали за перевал и обратно. Теперь в окружении толпы зевак под восторженными взглядами он оказывал ей знаки расположения: то пощипывал за плечо, то губами искал ладонь, из которой не раз получал гостинцы. Знатоки смотрели, знатоки ценили, знатоки делились восторгами.

— А икры? Крутые, литые, как у оленя.

— Пах — узкий. Скачи на край земли, пены в паху не будет.

— Хвост в пучке, словно это не конский волос, а шелк.

— А уши, уши! Заостренные, ровные. Не уши, а две ласточки, сидящие на дереве рядом.

— Голова сухая, ноздри широкие, легко дышать во время скачки.

— А глаза?

— Поглядит на тебя, невольно переспросишь у него: «А что ты сказал?»

Шоулох и правда словно собрал в себе лучшие черты разных пород. От арабской лошади он унаследовал изящность линий и грациозность, от персидской — резвость, от карабахской — выносливость, от турецкой — прочность копыт. Спина гибкая, создана для седла, для верховой езды. Горбоносый красавец одним своим видом вызывает гордость за тех, кто вывел, кто создал такую породу. Предки сушили сено для лошадей в тени, поили их ключевой водой, иногда парным молоком. Счастливый обладатель коня кабардинской породы держал любимца в конюшне, примыкавшей к его опочивальне, чтобы слышать через перегородку всхрапывание и дыхание своего коня.

— Красавец. Прямо из легенды, — сказал Локотош. Он похлопал коня по шее, тот метнул на него искры из глаз. — Даже жалко ездить на нем.

Локотош приказал поставить Шоулоха в отдельное стойло. «И чтобы ни одна рука не прикасалась к нему без моего разрешения!»

Апчару он пригласил к столу подкрепиться после дороги. Кроме того, не терпелось расспросить ее о пути кавалеристов до Нальчика. Локотош многое знал уже от бойцов, но кто же расскажет вернее и лучше Апчары?

Но в комнату, где был накрыт стол, пришел и Якуб Бештоев. Это связало рассказчицу, и она заговорила о Шоулохе, о его далеких и славных предках. В часы привалов во время путешествия Бекан много рассказывал ей о кабардинских лошадях, в том числе и о легендарном жеребце Кагермасе.

Свободный крестьянин, джигит, которого звали Ордашуко, был владельцем Кагермаса, предка Шоулоха по материнской линии. Чтобы никто не сглазил коня, хозяин выводил его, только накрыв огромной буркой, сделанной по заказу. Бурка закрывала жеребца по самые бабки. Воду для любимца Ордашуко возили из далекого нарзанного источника.

Джигиты из Адыгеи, Черкесии и Чечни, осетины и аварцы, лезгины и калмыки обивали пороги Ордашуко, давали ему табун лошадей за одного коня, но Ордашуко и слышать не хотел ни о какой торговле.