Вслед за Хабибой заговорила Апчара:

— Нет, не от плохого ухода за посевами у нас низкий урожай. Вспомните, как мы пахали! Целый месяц всем аулом вскапывали вручную землю. Разве лопатами осилишь две тысячи гектаров! Пахали, что могли, на коровах, а остальное сеяли по стерне. Спасибо Нарчо — трактор подарил колхозу. Но много ли на нем вспашешь? Он больше простаивал, чем работал. И с сорняком мы бились день и ночь. Школьники на поле, случалось, падали в обморок от голода, но не уходили домой: отойдут, и опять за тяпку. А сколько мертвых телят скинули коровы во время вспашки прямо в борозде…

— Какой дурак надоумил вас запрягать стельных коров в плуг? Это же вредительство! Вредительство чистейшей воды. — Кузьмич не собирался сдаваться.

— Указание.

— Откуда? Кто его дал?

— Чоров! Председатель исполкома товарищ Чоров. Вот кто! Мы не имеем права его ослушаться. В боевой обстановке за невыполнение приказа командира знаете что бывает…

— Но весенняя вспашка — это же не фронтовая атака. Доложили бы товарищу Кулову. Дескать, лишаемся приплода, а без приплода животноводство — ничто. Кирпичом и черепицей не заменишь теленка!

В толпе кто-то поднял папаху над головой. Кураца узнала старого Гулю Ляшевича, возглавлявшего мельничный совет в период оккупации, пока не пришли фашисты и не назначили бургомистра. Это был, скорее, совет старейшин аула, избравший местом своего постоянного пребывания самую большую мельницу на Чопраке. Гуля Ляшевич был немногословен, но каждое его слово ценилось слушателями.

— Не хочешь ли ты говорить, Гуля? — спросила старика Кураца.

— Если аульчане не откажутся послушать меня… — Гуля Ляшевич надел папаху на голову, не торопясь вышел к разбитой глиномешалке. — Как ни старался Гитлер, — начал он неторопливо, — не пошатнул обычаи наши, как не пошатнул он наши горы. Кураца и Апчара, да не коснется хула имен этих женщин, просят подпереть их плечом. Надо ли для этого собирать сход? Старики, хранители мудрости, без схода могут вынести свой приговор делу. И этот приговор никто не посмеет бросить в горный поток, если хочет, чтобы прах его родственников был предан земле, как велит закон предков, чтобы в радостный день у него за столом звучали тосты достойнейших, если рассчитывает на помощь соседа, когда по воле аллаха окажется под копытами чужого коня… Аул всегда жил, как пчелиный рой, люди всегда, были спаяны. Вспомните год, когда Советская власть только-только встала на ноги. Страна голодала, край наш голодал, семьи, а то и роды вымирали целиком. Но Бетал Калмыков сказал: «Красная Армия не должна голодать». Он призвал республику отдать скот, чтобы накормить красноармейцев. Помню, Кабарда собрала двенадцать тысяч голов… Я был среди тех, кто гнал это бесконечное стадо к железной дороге…

Оживились и другие старики:

— Бетал как говорил: имеешь две головы — одну отдай Красной Армии.

— Бетал сказал — точно гвоздь забил: такое слово назад не возьмешь.

— И сегодня надо гвоздь забить, — продолжал Гуля Ляшевич. — В трудный час пришла к нам за помощью Апчара. Кто же другой ее поддержит?

— Пусть вечно не разлучится мудрость с твоей сединой, — похвалила старика Хабиба.

— Поддержать Апчару мы должны не словами, — Гуля Ляшевич повысил голос, — а делом: часть урожая с приусадебного участка — это само собой. Но, может, у кого бычок есть, овца, живность какая, — пусть продаст колхозу по заготовительной цене. Мясо — тоже дело… Ребятишек надо послать в лес с корзинами. Соберут диких груш — отвезем их и степные края — тоже поменяем на зерно. Раньше кондитерская фабрика платила за лесные плоды хорошие деньги, жаль, ее еще не восстановили. В лесу и дикая груша растет, и яблоня; там чинаровые орехи, мушмула — все есть. Бери, не ленись. Старики могут плетней понаделать для обмена в безлесных местах. Мы всегда промышляли этим в свободное время. С миру по нитке. Апчаре — план. — Лицо старика озарила улыбка.

В толпе захлопали.

— Да будет ровной дорога под твоими ногами.. — Кураца была очень благодарна старику, но и своего моториста не хотела дать в обиду аульчанам. — А на Кузьмича не сердитесь. У него столько ртов в семье — путает, кого из детей как зовут.

— Если уж менять скот, на кукурузу, то давайте начнем с нашей свинофермы. Сразу перевыполним план! — как бы в шутку выкрикнул кто-то из группы аульчан, стоявших вокруг муллы. Захотел угодить духовному лицу. Гуля Ляшевич внимательно посмотрел на Апчару — как она воспримет колкие слова.

Апчара хотела было осадить подхалима, но в этот самый миг увидела, как на территорию завода въезжает линейка комиссара. Рядом с Доти Матовичем сидела незнакомая женщина. Нарчо лихо «затормозил» у самой заводской трубы. Апчара с радостью подумала: «Подкрепление! До чего же вовремя приехал Кошроков!» В толпе зашептались:

— Уполномоченный по хлебу!

— Дела, стало быть, неважные.

Кошроков проворней, чем раньше, сошел с линейки, еще издали подняв свободную руку:

— Продолжайте, продолжайте. — Он пожал руки Апчаре и Кураце. Нарчо немедленно принес ему откуда-то табурет. Но Доти Матович увидел Хабибу и, конечно, пошел к ней здороваться. Только после этого он сел, оглядываясь по сторонам.

— Доти Матович, как хорошо, что вы приехали! Посмотрите на наших храбрецов, которые боятся, что будут голодать, и не хотят поделиться своим добром с солдатами.

— Дело это добровольное, милая Апчара. Заставить мы никого не можем.

— Доти Матович, выступи, скажи хоть два слова, — взмолилась Апчара. Она наклонилась к комиссару, обеими руками обхватила его локоть, словно намеревалась приподнять гостя с места.

— Очень просим, поддержи нас, — заговорила и Курица.

Доти встал, оглядел собравшихся. Народу было много. В основном, женщины, старики, инвалиды. В стороне на линейке продолжала сидеть Анна Александровна. Она терпеливо ждала, когда до нее дойдет очередь, а пока приглядывалась ко всему, что видела, к людям, с которыми ей предстояло работать.

Доти Матович поправил на себе гимнастерку, откашлялся. С чего бы начать?

Апчара воспряла духом:

— Слово имеет Доти Кошроков, уполномоченный обкома партии по нашему району, комиссар…

— Ну, ну! — Доти не дал Апчаре договорить. — Был комиссаром, теперь директор конзавода… Дорогие товарищи, я рад, что ненароком попал на такой многолюдный митинг…

— Рабоче-крестьянский, — не удержалась Кураца.

— Тем более. Кукуруза собрала и рабочих, и крестьян. Значит, у всех одна и та же забота, одна и та же дума — как пособить общему делу, как помочь доблестной Красной Армян громить врага в его логове. Вы, наверное, знаете, что наши войска уже вышли к берегам Тисы и Дуная. У гитлеровской военной машины колеса отваливаются одно за другим. Финляндия безоговорочно приняла условия союзников…

Толпа зааплодировала.

— В Прибалтике отрезана Курляндская группировка, тридцать фашистских дивизий прижаты к морю; путей отступления у них нет. Война вернулась туда, где зародилась, и перед ее беспощадным кровавым ликом теперь оказались те, кто несколько лет назад мечтал о мировом господстве. Дорогие друзья, победа наша близка. Но враг еще не повержен окончательно, еще не просит пощады. Он будет сопротивляться с упорством раненого зверя. Поэтому усилия всех народов Советского Союза ныне направлены на то, чтобы добить Гитлера. Для этого ничего не жаль. Для этого надо всем имеете делать общее дело, не рассуждая: это — мое, а это — чужое… Разве дагестанцам некуда было девать стекло, которое они вагонами прислали кабардинцам? Грузины, армяне эшелонами отправляли сюда лес, металл, цемент, электромоторы, строительные материалы. Ростовчане? Не они ли отдали нам для восстановления конзавода тридцать лошадей? Мой «ординарец», Нарчо, не даст мне солгать: он сам ездил за кобылицами…

При этих словах Нарчо словно вырос на целую голову. Он даже хотел привстать и показаться, но на него и так смотрели во все глаза.

— Все это наши братья совершили во имя Победы! — Доти перевел дух. — Тот, кто не готов на жертвы, отдаляет, пусть на миг, час нашей победы. Последний шаг всегда — самый трудный, ему путник отдает последние силы… Апчара и Кураца просят у вас в этот решающий час не жизнь, не золота, они просят у вас кукурузы… Что же, тот, кому жалко расставаться с нею, пусть не расстается. Но я уверен — нет среди нас таких, кто именно сегодня захочет есть чурек под одеялом и не глядеть людям в глаза… ведь на весы истории в наши дни легла судьба всей страны, всего человечества. Жизнь и хлеб легли рядом…