«Внесен ли он в список?» — подумал я и, улучив момент, показал Илье на Крепкозубкина. Илья в ответ кивнул.

Кто-то из лежащих на траве закричал:

— Дава-ай!

Илья подошел к Соне, что-то спросил, потом объявил:

— Товарищи, прежде чем начать собрание, должен пояснить вам. Это у нас не общее собрание всех граждан, а только беднеющих. То есть попросту бедноты, которая на данный период является главной силой революции в деревне. Так что не обижайтесь. Мы не прочь и с середняками, но голосовать будут только те, кои в списке. Мы на этом собрании из бедноты выберем комитет. А какие его правомочия, то сказано в декрете от одиннадцатого июня этого восемнадцатого года.

Обернувшись к нам с Никитой, он спросил:

— Кто первый начнет?

— Никита Федорович Русанов, — сказал я. — Впрочем, дайте-ка сначала мне.

Илья опять вышел на край крыльца.

— Товарищи! — крикнул он. — Прошу ближе. Дрова и чурбаки тащите с собой. Они вроде городских креслов будут. Но сидеть смирно, не галдеть.

Народ подходил. Несли швырки дров, катили дубовые кругляки. Достали доски, положили их на дрова. Несколько человек притащили бревна. Поднялся шум, смех. Скоро все устроилось. Любознательные мальчишки сновали всюду, хотя их все время прогоняли.

— Готовы?

Это спросил Илья.

— Начинайте, скоро дождь! — крикнул Абыс.

— Хмель из твоей башки выбьет, — не глядя в сторону Абыса, — проговорил Илья. — Слово даю…..

И он дал мне слово. Хотя я и привык выступать на митингах, на разных собраниях, все же каждый раз дрожь пронизывала меня. Не знаешь, как начать, с чего. Даже в своем селе, где выступал не раз, робею.

Оглянувшись на Никиту, которому предстоял основной доклад, на Соню — она подбодрила меня взглядом, — на Илью, подмигнувшего мне, я вышел на край высокого крыльца.

— Товарищи односельчане! Слушайте, слушайте. Все силы проклятого старого ненавистного мира буржуазии и помещиков обрушились грозной волной на нашу дорогую Россию. Враги вооружены до зубов. Капиталисты объединились. На днях немцы захватили Харьков, чехословаки — Новониколаевск, Челябинск. Вместе с белогвардейцами чехи заняли Самару. Они продвигаются в Мурманск. Высадились с пароходов войска Америки, Франции и Англии. Они собираются ударить на Петроград, затем на Москву. Японцы высадили свои войска во Владивостоке. Японцы намерены захватить Приморье и весь Дальний Восток вплоть до Урала. Это их давнишняя мечта — овладеть Сибирью. А тут еще внутренние враги — белогвардейцы, кулаки, недобитые помещики. То и дело вспыхивают мятежи против Советской власти, поджоги Советов, кооперативов, общественных амбаров с хлебом. Но, хотя силы, товарищи, против нас очень большие, страшные, мы все равно победим. Мы победим потому, что власть находится в крепких руках пролетариата и беднейшего крестьянства, и потому, что всем руководит партия коммунистов во главе с ее вождем, великим на земле человеком — товарищем Лениным! Надо сказать еще про одного врага. Он союзник нашим врагам, и не менее страшный. Зовут его — голод. С ним надо, особенно бедноте, начать грозную битву. Иначе Антанта превратит Россию в свою колонию, разрежет на куски тело нашей родины. Допустим ли мы, товарищи, чтобы стать рабами чужестранцев?

— Не-ет!

— А допустим ли мы, чтобы к нам вернулся помещик Сабуренков?

— Не допустим!

— Так вот, — заключил я, — значит — все на борьбу с голодом! Все за Советскую власть! И все для фронта, для победы.

Тяжело дыша, вспотевший от волнения, я отошел и сел рядом с Василием Законником.

Все зашумели, заговорили, некоторые о чем-то спорили.

Почти вся огромная площадь между церковью и школой заполнилась людьми.

Высоко подняв руку, Илья потребовал тишины.

— Слово даю петроградскому рабочему Путиловского завода, на котором льют пушки, товарищу Русанову.

Когда Никита просто рассказывал о том, как страдают без хлеба семьи рабочих, как истощены люди, особенно детишки, как они, уже опухшие от голода, бессильно падают на улицах, некоторые женщины всхлипывали, а другие молча вытирали слезы кончиками головных платков.

Ребята, бегавшие до этого, вдруг приутихли. Дело касалось их сверстников, пусть далеко где-то живущих.

— В тот день, когда мы выехали из Петрограда на места, там на каждого человека на два дня выдали по осьмушке хлеба. На один день приходится кусочек со спичечную коробку. Больницы переполнены, но и там не слаще. Разве от голода излечишься? Зато спекулянты орудуют. Скупщики и перекупщики. Эти достанут все — и муку, и сало, и пшено. Скупают по деревням или на станциях, а то и прямо в дороге. Все поезда забиты ими. Никакие обыски и облавы не помогают. Зато и дерут по двести рублей за пуд. Где рабочий возьмет такие деньги? Продаст последнее белье — свое, жены, ребенка — или костюм, если он есть, и загонит все за пуд хлеба. Вот у меня, например, остались жена с матерью да двое ребятишек. Мать уже не встает, один сынишка опух. Все по помойкам ходил, кожуру картофельную собирал, а теперь и кожуры нет. Птицу в воздухе не увидишь. У вас вон вороны каркают, грачи летают, галки. У нас их нет. Перестреляли, переловили и съели. Собак и кошек тоже редко увидишь. Хоть и скверно сказать, а едят кошек и собак. Лошадь сдохнет у извозчика — драка из-за нее… Чуть не зубами рвут.

— Да что же это, матушки! — вздохнул Законник, обращаясь ко мне. — Ужель все правда?

— А ты как думаешь?

— Да ведь страшно!

Когда Никита сказал, что и самому Ленину живется несытно — и он получает паек и не хочет больше, — по народу снова прошел гул.

— Для того чтобы побороть голод, помочь рабочим в продовольствии, снабдить нашу армию, вот для этого и организованы продотряды из рабочих. А в селах создаются комитеты бедноты. Излишки хлеба должны быть взяты на учет. Часть излишков пойдет на местные нужды, то есть будет выдана местным беднякам, а часть отвезут на станцию, сдадут представителю Наркомпрода, чтобы отправить в Петроград голодающим рабочим. За сданный хлеб будут выданы товары по твердой цене: керосин, соль, мануфактура, мыло, сахар и другое. А спекулянтам мы объявим беспощадную войну. Их будут судить чрезвычайным судом, вплоть до военного трибунала. Согласны вы с этим, товарищи беднота, или нет?

— Согласны! — раздалось вразнобой.

Видимо, были согласны, да не все.

Илья спросил, нет ли желающих выступить. Таких не оказалось. Не привыкли мужики выступать в одиночку. Посыпались вопросы:

— Когда хлеб начнут отбирать?

— Дадут нам или весь увезут?

— Почем платить будут?

— У кого отберут?

Илья ответил, что комитет бедноты решит, у кого взять, а кому и дать. Часть хлеба будет роздана неимущим бесплатно, в первую очередь многодетным солдаткам, вдовам.

— А теперь, товарищи, считаю общее собрание закрытым. Для выбора комитета прошу в школу тех, кто состоит в списке.

И вновь начал выкликать бедняков. Только тут выяснилось, что не все откликались, не все шли в школу. Иные, крадучись, отходили в сторонку и быстро — откуда прыть взялась! — направлялись по домам. Мало ли что может быть! Хлеб не получишь, а с кулаками ссориться не к чему.

— Орефий Кузьмич, — окликнул Илья, — что ты там за спинами прячешься? Ведь я тебя вызываю.

— Вычеркни меня, сват Илюша, — отозвался щуплый мужичок, по прозвищу Жила.

— Что такое? Почему? Или разбогател в один час?

— Середним меня считай, сват. Не хочу в эту бедноту.

Кто-то вымолвил за Орефия:

— Ему Гагарин Николай телку в рассрочку на десять лет обещал.

— Тогда так, — согласился Илья. — Только после не ходи ты к нам, Орефий, не проси хлеба.

— Николай и хлеба ему даст, — поправили Илью.

Вдруг подал голос сам Николай:

— Ничего я ему, дураку, не дам.

— И то дурак, — прогнусавил сухопарый Митенька и захохотал.

Орефий обиделся. Как же, оказался ни в тех, ни в сех. Подбежал к Николаю, который вместе с Митенькой встал, чтобы идти, и визгливо, по-женски, закричал: