– Тогда понятно, почему квазаров в миллион раз меньше, чем галактик, – согласился Калашников. – Спасибо за доходчивое объяснение, Альбер. Ну а теперь главный вопрос. Вы не задумывались о том, что квазар можно зажечь, так сказать, вручную? Искусственным путем, создав вокруг центральной дыры мощную энергосистему?

Гейнц опустил голову.

– Конечно же, можно, – ответил он. – В нашей Галактике сумели, чем остальные хуже… Вы неправильный вопрос задали, Артем Сергеевич. Правильный звучит так: а можно ли погасить квазар? Точнее, до какого момента его еще можно погасить?

– И сколько у нас осталось? – вздрогнул Калашников. – Я был уверен, что все под контролем…

Гейнц покачал головой.

– Вы никогда не задумывались, – спросил он, – почему мы не знаем ни одной внегалактической цивилизации?

– Вот даже как? – пробормотал Калашников. – То есть не все под контролем?

– Здесь есть и хорошая сторона, – попробовал улыбнуться Гейнц. – Если нам придется покинуть нашу Галактику, у нас будет огромный выбор свободных звездных систем.

Калашников покачал головой.

– Коллега Гейнц, – сказал он, понизив голос. – Я некоторым образом занимаюсь этой проблемой. Скажите мне точно, сколько у нас есть времени. Если его нет вовсе, я хочу услышать об этом прямо сейчас.

– Процесс станет необратимым примерно через три месяца, – ответил Гейнц. – Странно, что вас об этом еще никто не предупредил.

– На самом деле, уже многие предупредили, – пробормотал Калашников. – Но я слишком туго соображаю.

– Надеюсь, теперь вы наконец поняли, – сказал Гейнц.

– Да, и поэтому откланиваюсь, – ответил Калашников. – Желаю вам полного успеха в вашей работе, и не смею более задерживать!

– До свидания, – попрощался Гейнц.

Экран погас, и Калашников с чистой совестью дал выход эмоциям.

– Спрут?! – прошипел он сквозь зубы. – Какой к черту Спрут, когда эти гады нашу Галактику взрывают! Что, так трудно было сразу сказать?!

Перед Калашниковым вспыхнул розовый огонек – и сразу же развернулся в сферическую голограмму.

– Скажите, Артем Сергеевич, – сказал Гринберг, заложив когтистую ладонь за отворот черного кожаного пиджака, – а кто такие «эти гады»?

– Здравствуйте, – вздохнул Калашников, весь боевой настрой которого моментально улетучился. – Я это так, – он помахал рукой в воздухе, – фигурально…

– Вот именно, – кивнул Гринберг. – Фигурально. И какой в таком случае смысл был вам сообщать, что Галактика вот-вот навернется? В лучшем случае вы запаниковали бы, а в худшем – принялись бы отбрасывать маловероятные варианты, и в конце концов пришли бы к тем же самым выводам, что и остальные эксперты.

– Я бы запаниковал, – уверенно заявил Калашников.

– Давайте проверим, – предложил Гринберг. – Вы только что узнали, что квазар почти зажжен. Что вы собираетесь делать дальше?

– У меня есть три месяца, – ответил Калашников. – Выясню способ, а потом погашу!

– Это называется паниковать? – усмехнулся Гринберг.

Калашников почесал переносицу.

– Вы как всегда правы, – признал он. – Но какой смысл в поисках Спрута, когда Галактика вот-вот взорвется? Вряд ли мы успеем выиграть холодную войну за оставшиеся три месяца…

– Вы эксперт по холодным войнам? – осведомился Гринберг.

– А что, – вскинулся Калашников. – Есть шансы?

– Есть, – спокойно ответил Гринберг. – Но только в том случае, если каждый из нас будет заниматься своим делом. Напомнить вам о ваших?

– Сам знаю, – пробурчал Калашников. – Спонки и Спрут. Кстати, Миноуи только что вычислила Хозяина – он теперь тоже мое дело?

– Разумеется, – улыбнулся Гринберг. – Ведь Миноуи – ваш сотрудник!

Калашников облизал губы и ничего не ответил.

– Еще вопросы? – участливо осведомился Гринберг.

Калашников покачал головой:

– Нет. Спасибо за вправленные мозги. А теперь – не мешайте работать!

– Давно бы так, – протянул Гринберг, растворяясь в воздухе.

Повезло мне с куратором, подумал Калашников. Попался бы какой-нибудь Лапин, пришлось бы с ним каждый вечер водку пьянствовать. Впрочем, на то и Звездная Россия, чтобы кураторы правильные попадались.

Розовый огонек замерцал снова, и Калашников удивленно раскрыл глаза. Гринберг возвращается?! Это что-то новенькое!

– УРТ-1965, – сообщила Сеть. – Срочный вызов!

– Привет, – сказал Калашников, одобрив контакт. – Что случилось?

– Мы получили первые результаты, – сообщил УРТ-1965, сверкнув на Калашникова зеркальным лбом. – Нужно срочно их обсудить.

– Что, уже война? – всполошился Калашников. – Они уже летят нас бомбить?!

– Мы – в третьей очереди, – спокойно ответил робот. – Проблема в другом. В большинстве вариантов войны позиция Техноцеркви оказывается значимой. Нам нужно знать твою волю, Пророк.

– Сейчас буду, – кивнул Калашников, разглядев за спиной УРТ-1965 все тот же круглый зал Вселенского Совета. – Только горло промочу.

Дождавшись завершения сеанса, Калашников поправил на кровати покрывало, взял из воздуха стакан с апельсиновым соком и перешел обратно в кабинет. Здесь он подобрал со стола бумажку с большой цифрой «8», аккуратно сложил ее вчетверо и засунул в нагрудный карман на манер носового платка. Теперь можно идти.

Калашников сделал шаг и оказался позади своего председательского кресла. Все тринадцать Координаторов Церкви уже сидели по своим местам, УРТ-1965 прямо напротив, остальные по двум сторонам овального стола. На Протокольном Экране горела повестка дня. «Кризисы, – прочел Калашников, – энергетический, финансовый, научный. Способы осознания: политика, военные действия. Вывод: война».

Хорошо поработали, подумал Калашников. Надо было и раньше им полезные задания давать, а я все Пророка из себя строил.

– Пожалуйста, – кивнул он Координатору по науке, роботу с дореформаторским стажем УРТ-117. – Начнем с научного кризиса, поскольку о нем я вообще ничего не знаю.

УРТ-117 поднял руку, требуя полной тишины. До боевой модификации он проектировался как робот-преподаватель, и с тех пор сохранил специфическую манеру изложения.

– Примем за показатель результативности науки отношение реализованных новых моделей к общему числу получивших широкую известность, – начал УРТ-117, как водится, издалека. – Исчисленная таким способом результативность неуклонно падала на протяжении последних суперсезов в большинстве цивилизаций первой двадцатки. Однако в последнее время в Ядерной Федерации это падение превратилось в обвал: начиная с пятьсот девяносто седьмого, количество реализованных моделей стало сокращаться не только в относительном, но и в абсолютном выражении. При этом общее число научных публикаций неуклонно росло, но их смысловая нагрузка становилась все менее оригинальной, а сами модели – все более специальными. В шестьсот двадцать втором кризис в порождении новых физических и особенно астрофизических моделей стал темой публичного обсуждения, в котором приняли участие около шестидесяти процентов широко цитируемых ученых. Само это обсуждение стало всего лишь очередной иллюстрацией общего кризиса науки: несмотря на огромное количество предложенных моделей, ни одна из них не была доведена до уровня реализации. Но меня в этой в дискуссии заинтересовало другое обстоятельство. Составив рейтинг результативности ученых по реализованным, а не по цитируемым моделям, я обнаружил, что как раз самые результативные ученые в обсуждении участия и не принимали! Сделав ретроспективное исследование, я обнаружил, что начиная примерно с трехсотого сеза имело место непрерывное вымывание результативных ученых из научного сообщества. Сами ученые вроде бы продолжали жить и работать – но модели при этом публиковали все реже и реже. Проанализировав распределение «замолчавших» ученых по отраслям знания, я пришел к выводу, что научный кризис в Ядерной Федерации вызван внешними обстоятельствами. Какая-то крупная организация, скорее всего правительственная, систематически привлекала самых результативных ученых к какому-то грандиозному и тщательно засекреченному исследовательскому проекту в области гравитационно-пространственной физики. В результате такого отрицательного отбора общий уровень науки снижался – сначала медленно, а в последнее время все быстрее и быстрее. На сегодняшний день наука в Ядерной Федерации практически не производит новых результативных ученых – ученым попросту не у кого учиться и не с кем обмениваться своими моделями. Таким образом, я констатирую кризисное состояние Ядерной Федерации в области науки.