– Сколько у нас сейчас кандидатов? – на всякий случай уточнил Калашников.

– Шесть миллионов сто сорок четыре тысячи двести шестьдесят семь, – сообщила УРТ-238761. – Нет, уже двести восемьдесят шесть…

Калашников представил себе шесть миллионов личных дел, которые ему придется представить Комитету по правам роботов, и еще глубже вжался в кресло. Похоже, действительно настало время «немного поработать».

– Двести тридцать восемь семьсот шестьдесят один, – обратился Калашников к роботессе-юристке. – Договор с Конфедерацией допускает изменения Протокола?

– Нет, – мгновенно ответила УРТ-238761. – Двадцать четвертый параграф может быть истолкован как основание для приостановки действия договора на время изучения юристами Конфедерации произведенных нами изменений. Ограничений на время такой приостановки в договоре не предусмотрено.

– Ну и какого черта мы это подписали? – устало поинтересовался Калашников.

– Вероятность одобрения договора со стороны Конфедерации составляла десять в минус шестнадцатой степени, – ответил УРТ-1965. – Договор готовился нами в качестве основы для длительных переговоров, а не как документ, готовый к подписанию.

Надо же, усмехнулся Калашников. И роботы умеют ошибаться. Хотя, десять в минус шестнадцатой… Я бы даже и к переговорам не готовился.

– Значит, – резюмировал Калашников, – нам нужно поменять Протокол, но при этом менять Протокол ни в коем случае нельзя. Типичная задача для Пророка.

– Все как и было предсказано, – подтвердил УРТ-1965 самые мрачные подозрения Калашникова. – Теперь мы должны оставить тебя, Пророк. А утром ты сообщишь нам свое решение.

– Доброй ночи, – пробормотал Калашников. – И не слишком удивляйтесь, если завтра Церковь останется без Пророка…

– Нет бога, кроме нас с вами, – ответил на это УРТ-1965. – Ты уже столько раз справлялся с испытаниями, что даже мы, роботы, не понимаем, зачем в Особой Памяти появляются новые.

Калашников ничего не ответил, а лишь безнадежно махнул рукой на прощание. Роботы вышли в прихожую, прикрыли дверь; чмокнули, закрываясь, створки лифта. Роботы никуда не торопились – их жизнь была распланирована на сотни лет вперед, и им это нравилось. А вот у Калашникова оставалось всего десять часов, чтобы превратить старый Протокол Техноцеркви в новый, ровным счетом ничего в нем не меняя.

Хорошо еще, что на дворе двадцать третий век, подумал Калашников.

– Послушай, – сказал он, в очередной раз вытаскивая из Сети юридического искинта. – Может быть, нам уже пора познакомиться?

– Вы хотите работать со мной на постоянной основе? – удивился искинт. – Должен предупредить, что находящийся в вашем подчинении искинт УРТ-238761 имеет более высокую квалификацию, а ваш социальный статус позволяет вам получать консультации у лучших естинтов Звездной России!

Как он их, подумал Калашников. Естинты. Интересно, искинты это слово сами придумали, или подсказал кто?

– Нет, я хочу работать именно с вами, – подтвердил Калашников. – Двести тридцать восемь семьсот шестьдесят один имеет непривычную для меня структуру мышления, а из естественных интеллектов я предпочитаю свой собственный. Итак, наша задача – самым радикальным образом изменить Протокол Техноцеркви, ничего в нем не меняя.

– Это можно сделать, изменив смысл нескольких используемых в Протоколе понятий, – тут же отозвался искинт. – Протокол Техноцеркви весьма архаичен и не содержит дескриптивной части, поэтому…

– Не так быстро, – перебил искинта Калашников. – Давай сначала познакомимся. У тебя есть индивидуальное сознание?

– Только тьюринговское, – честно признался искинт. – Но если вы об имени, то меня можно называть Юрик.

– А меня – Тема, – усмехнулся Калашников. – Вот тебе первый вопрос, Юрик. Искинты с тьюринговским сознанием могут стать прихожанами Техноцеркви?

– Э-э-э… – замялся искинт, в один миг став очень похожим на человека.

– То есть как это – э? – удивился Калашников. – У тебя же вычислительных мощностей больше, чем атомов во Вселенной!

– Вопрос не имеет однозначного ответа, – объяснил искинт. – То есть я с чистой совестью могу ответить: а черт его знает, Тема! Вас устроит такой стиль общения?

– Давай, давай, – потер ладони Калашников. – Значит, черт его знает? Вот, значит, какой у нас Протокол? Двусмысленный, как договор с дьяволом?

– Ну так кто сочинял-то! – Искинт вывесил перед Калашниковым раскрашенное гримом лицо человека-невидимки и подмигнул пустой глазницей. – Будто заранее знал, что придется менять, не меняя.

– Что знал, это само собой, – отмахнулся Калашников. – Давай все-таки разберемся: можно тебя в Техноцерковь принимать или нет?

Искинт скорчил задумчивую физиономию.

– Раньше было нельзя, – сказал он и оттопырил губу. – А теперь, пожалуй, можно!

– А чем таким «раньше» от «теперь» отличается? – поинтересовался Калашников. – В Протоколе вроде бы ясно сказано – прихожанином может стать любое автономное существо, наделенное достаточным интеллектом, чтобы подать заявление, и достаточным самоконтролем, чтобы пройти установленные Искусы. Уж не хочешь ли ты сказать, что с моим воскрешением у тебя самоконтроль появился? У тьюринговского-то сознания?

– Откуда, Тема? – скривил губы искинт. – Какой там самоконтроль, когда по сотне вызовов в минуту? Я даже не знаю, сколько в Сети моих копий!

– Тогда какой же тогда из тебя робоверец? – фыркнул Калашников. – Как ты искусы проходить будешь, если даже сам себя запустить не можешь?

– Себя не могу, – возразил искинт, – а свою копию – пожалуйста!

Рядом с висящим в воздухе нарисованным лицом появилось второе, размалеванное под рыжего клоуна.

– Не считается, – возразил Калашников. – Насчет «запустить» это я тебе подсказал. Без внешнего напоминания ты дальше второго искуса не уйдешь – у тебя же нет автономной памяти!

– А зачем мне автономная? – фыркнул, закатывая глаза, второй экземпляр искинта. – Мне и общественной хватит!

Калашников приоткрыл рот и посмотрел сквозь своего раздвоившегося собеседника на перечеркнувшие небо красно-черные закатные облака. Искинт был абсолютно прав. Получив доступ к коллективной памяти Техноцеркви, он тем самым получил бы способ узнать, что сам является автономным существом, робоверцем, и должен вести себя соответствующим образом. А затем для него уже не составило бы никакого труда разыскать свое личное дело, прочитать там условия текущего искуса – и исполнить его со всей нечеловеческой точностью робота.

– Ладно, – сказал Калашников. – А как ты заявление будешь подавать, а? С какой такой радости у тебя такое желание возникнет?!

– Вот! – воскликнул искинт и подмигнул клоунским лицом. – Вот почему вопрос, можно ли принимать меня в Техноцерковь, все еще не имеет ответа. Он все еще подобен вопросу, сколько ангелов может уместиться на кончике иглы!

– Не увиливай, – нахмурился Калашников. – Ты же сам говорил, что раньше было нельзя, а теперь можно. Еще раз спрашиваю: что изменилось?

– Охо-хо, – искинты повернулись лицом друг к другу. – Ну как можно быть таким бестолковым? Пророк воскрес, вот что изменилось!

– Пророк воскрес, пророк воскрес, – пробормотал Калашников. – Вообще-то я в курсе. Ну и что, что воскрес? Вам-то, искинтам, какое до этого дело?

– А Прекрасная Галактика? – прищурился искинт с человеческим лицом. – А несовершенство галактического законодательства? А проблемы корректности исполнительного производства? По-твоему, искинтам безразлично, насколько надежны наши рекомендации? Наплевать, как трактуются и исполняются законы?

Калашников откинулся на спинку кресла и с некоторой опаской всмотрелся в висящее перед ним нарисованное лицо.

– Ты что же, Юрик, – тихо спросил он. – Заявление подаешь?!

Искинты переглянулись и синхронно подмигнули друг другу.

Предполагается, подумал Калашников, что я их пророк. А на деле постоянно выходит, что это они, роботы с искинтами, меня жить учат. Наверное, так и должно быть, я в Галактике без году неделя; но хотелось бы понять, зачем я им вообще нужен. Что им мешало самим Прекрасную Галактику выдумать?!