— Непохоже, что вы чувствуете себя хорошо.

Нет ли у меня синяков на лице? И не опухли ли глаза?

Вслух Алфея сказала:

— Просто у меня была бессонница.

— Угу, — мотнула Млисс седой головой, на которой сидела элегантная соломенная шляпка.

Она была в летнем выходном платье, в котором посещала службы в Африканской методистской епископальной церкви на бульваре Адамса: ритуал посещения церкви вместе с другими чернокожими составлял неотъемлемую часть жизни Мелисс Табинсон. Она была единственной чернокожей прислугой в «Бельведере», и ее никто не приглашал к себе на выходные дни — не потому, что презирали цвет ее кожи, а потому, что негры не осмеливались посещать церкви, магазины, рестораны и кинотеатры в Беверли Хиллз. Закона, который запрещал бы это, не существовало, но атмосфера там рождала неприятное ощущение нежелательности твоего присутствия. Алфея, сама страдавшая от одиночества, заметила симптомы этой болезни у Млисс. Когда Алфея перестала нуждаться в няне, Млисс стала заниматься преимущественно шитьем. Ее сморщенные коричневые пальцы двигались по ткани с иглой, Алфея по обыкновению рисовала цветными мелками, и обе прислушивались к какой-нибудь музыке, передаваемой по радио.

Млисс взбила Алфее подушку, затем поставила перед ней поднос. В боковой корзине торчали «Лос-Анджелес таймс» и «Экзэминер».

Алфея осторожно села.

— Мать говорила что-нибудь еще обо мне?

Алфея заметила, как по скуластому лицу Млисс пробежала тень.

— О чем? — Млисс стала перебирать белье.

— Дорогая Млисс, здесь неуместна недоговоренность… Она говорила тебе, что наложен запрет на Джерри?

— Он не вашего круга человек.

Внезапно Алфея вспомнила, кто звонил по телефону родителям.

— Ты просто замечательный друг!

— Он нестоящий человек.

— Здесь даже слуги упаси Бог как изысканны! — Слезы снова подступили к ее глазам, она отвернула лицо и сделала глубокий вдох, чтобы овладеть собой.

Млисс приложила прохладную руку ко лбу и щекам Алфеи, затем вышла в ванную и вернулась с градусником.

Когда градусник оказался у нее во рту, Алфея откинулась назад. Красные круги плыли перед глазами, непонятная слабость сковала тело. Может быть, она и в самом деле заболевает?

— Сто один градус[6], — объявила Млисс, стряхнула градусник и стала снимать шляпку.

— Ты опоздаешь, — сказала Алфея.

— Проповедь будет и на следующей неделе. Поешьте немного. — Она пододвинула поднос к Алфее, сняла с тарелок фарфоровые крышки.

Алфея без всякого аппетита посмотрела на треугольные тосты с маслом, еще горячие вареные яйца. Она не завтракала и не обедала накануне, и ей неприятно было смотреть на еду сейчас.

Когда Млисс унесла поднос с едой, к которой Алфея так и не притронулась, она бессильно раскинулась на постели. Эта сцена с родителями истощила ее способности к сопротивлению. Ей сейчас страшно не доставало доказательств родительской любви — хотя бы тепло произнесенного утреннего приветствия. Обычно, когда она болела, что случалось довольно редко, отец проводил целые часы в ее комнате, порой заглядывала мать и приносила какие-нибудь гостинцы. Сегодня они игнорировали ее. «Мы не хотим видеть твое бесстыжее лицо, пока ты не будешь готова извиниться».

Ей страшно хотелось услышать голос Джерри, но у нее не было номера его телефона.

В понедельник утром зашел доктор Макайвер. Пожилой джентльмен, обладавший густым басом, послушал ее с помощью стетоскопа, подержал за запястье и смерил температуру. Обменявшись взглядами с Млисс, он заявил, что больная должна оставаться в постели.

Но Алфея не могла оставаться в постели. Вчерашнее потрясение, ввергнувшее ее в летаргический сон, прошло, и в ней ключом била нервная энергия. Она шагала по комнате в белой шелковой пижаме и придумывала сцены, в которых ее родители раскаивались, отрекались от предания Джерри анафеме и ругали себя за то, что довели ее до горячки. Она твердо решила, что ни при каких условиях извиняться не будет, — мысль о перенесенном унижении вновь и вновь вызывала у нее слезы.

Алфея безумно хотела видеть Джерри.

Когда в среду утром Млисс сообщила, что температура у Алфеи по-прежнему держится на уровне ста одного градуса, Алфея с удивлением подумала о том, что не испытывает головной боли, которая бывает во время жара. Она никогда сама не смотрела на показания градусника. Как только няня ушла, Алфея взяла градусник в рот, засекла время и держала его полных три минуты. Подойдя к окну, она под разными углами стала разглядывать ртутный столбик и убедилась, что он показывает нормальную температуру.

Алфея позволила градуснику выпасть из рук, и он разбился, ударившись о плитки пола.

Она приняла душ и была уже одета, когда Млисс вернулась с подносом с едой.

— Я все знаю о выдуманной температуре и о вашем сговоре с доктором, — сказала Алфея.

— Дорогая, ваши родители не хотели, чтобы вы совершили ошибку всей своей жизни. Я встала на их сторону, потому что считаю, что они правы. — Семидесятитрехлетняя Млисс опустилась на подагрическое колено, собирая осколки стекла. — Вы одна из Койнов. Вы не должны якшаться со всякой шелупонью.

— Слова социальной мудрости из уст верной старой няни. — Голос Алфеи слегка дрогнул, затем она добавила. — Из этого я извлекла один бесценный урок: не доверяй никому.

— Вы извлекли этот урок несколько лет назад, — сказала Млисс. Стоя на коленях, она грустно и понимающе посмотрела на Алфею, затем поднялась на ноги. — Я очень переживаю за вас, дорогая.

— Ты остаешься моим другом, Млисс, — вздохнула Алфея. — Я намерена увидеть его… Они потом не вздумают отыграться на тебе?

— Вы ведь знаете… В семье всегда хорошо ко мне относились.

Фургон находился в гараже, и никто не остановил Алфею. Педро без возражений открыл ей чугунные ворота.

Превышая дозволенную скорость, Алфея домчалась до Сотелля и резко затормозила у знакомого дерева. Она пробежала по зацементированной дорожке и постучала в дверь. В ответ она не услышала ничего, кроме шелеста алжирского плюща. Алфея забарабанила изо всех сил, но результат был тот же. Она села на выщербленные ступеньки, намереваясь дождаться Джерри.

Через улицу, на свободной стоянке для машин играли в войну темнокожие дети. Они ползали по земле, из укрытий целились друг в друга деревянными палками.

— Кх! Кх! Все, ты убит!

Их пронзительные, громкие крики смолкли около полудня. Неподалеку находилась лавочка, в которой продавались маисовые лепешки с мясной начинкой, но Алфея не собиралась покупать их и устраивать ленч.

Только в шестом часу к дому подкатил «форд», из которого вышла блондинка с большой сумкой, полной зелени и овощей. Вопросительно подняв бровь, она, покачиваясь, направилась к Алфее.

Алфея встала. Ноги и спина у нее занемели.

— Привет, — сказала она. — Я ищу Джерри Хорака. Вы не знаете, когда он появится?

Свободной рукой женщина откинула назад накрашенные волосы, которые падали ей на левый глаз.

— Джерри? — спросила она. — Джерри уехал.

— Уехал? А куда?

— Кто же знает? Он собрал свой скарб и отбыл.

— И никакого адреса… ничего?

— Джерри не тот тип, чтобы сообщать о своем маршруте.

Алфея прижала руки к бедрам.

— Похоже, вы его старая приятельница.

— Джерри только воспоминания о себе оставляет нам, старым друзьям. — Женщина заговорщически скривила крашеные губы. — Подержите, пожалуйста. — Она сунула тяжелую бумажную сумку в руку Алфее и полезла в кошелек. — Куда к дьяволу я задевала ключ? — Нащупав звякнувшую цепочку, она произнесла. — Эврика!

— Это ваш дом?

— Да, во всей своей красе.

— Я думала, он принадлежит мужчине.

— Это мой муж. Он сейчас в плавании. Застрял там надолго, и нет шансов, что скоро его отпустят. Если честно, Джерри мне больше по вкусу. Потрясающий парень, если отбросить в сторону его некоторую ненадежность. А вы, может быть, рассердились, что он остановился здесь?