Кимми вцепился зубами в туфельку Лиззи и потянул ее. Она упала, рассыпав цветы, и громко засмеялась. Они катались по траве, рыжий комочек и маленькая девочка, и оба были очень довольны. Глядя на них, смеялась и Гонора. Она собрала рассыпанные по земле цветы и взяла Лиззи на руки.

Джоселин жила в том же коттедже, что и до замужества. Сейчас она сидела на террасе, подставив лицо жарким лучам солнца и кутаясь в шаль. Ее постоянно знобило, так как, по мнению врачей, у нее был нарушен обмен веществ. За время, прошедшее после смерти Малькольма, она сильно похудела. Воспаление слизистой оболочки глаз не позволяло ей носить контактные линзы, и она снова надела очки с толстыми стеклами, что придавало ее взгляду отсутствующее, потустороннее выражение. Одетая в темный свитер и темную юбку, с черной шалью на плечах, исхудавшая и отрешенная, она походила на раковую больную.

Завидев сестру и дочь, Джоселин поднялась и скрылась в доме. Сквозняк разметал по полу лежавшие на столе бумаги. Джоселин начала поспешно собирать их.

Слушание ее дела должно было состояться в Верховном суде Санта-Моники, где обычно рассматривались дела об убийствах при смягчающих вину обстоятельствах. Адвокаты, защищавшие Джоселин, попросили ее написать заявление с точным изложением фактов, предшествующих убийству мужа. Она должна была припомнить все случаи, когда Малькольм третировал ее и их маленькую дочь.

Джоселин упорно не хотела давать показания против мужа и винила во всем себя, повторяя без конца, что она должна быть наказана за совершенное преступление. Ей грозило пожизненное тюремное заключение, и Курт нанял команду юристов, чтобы квалифицировать случившееся как непреднамеренное убийство доведенной до отчаяния женщины. Достаточно с Джоселин и тех моральных и физических страданий, которые будут преследовать ее всю оставшуюся жизнь. Команду юристов возглавлял известный адвокат Картер Веерхаген. Взяв понятых, он привез Джоселин в их с Малькольмом дом в Беверли-Хиллс, где ей пришлось пройти через всю процедуру описания убийства. Другие члены команды опросили соседей и взяли у них свидетельские показания. К великому удивлению Джоселин, все они подтвердили, что Малькольм, в общем-то неплохой парень, жестоко обращался со своей женой. Врачи засвидетельствовали, что обнаружили на теле Джоселин свежие синяки и кровоподтеки. Гонора показала полиции и адвокатам огромный синяк на ручке Лиззи. Защита должна была представить действия обвиняемой как самозащиту от жестокого обращения отца и мужа.

Джоселин долго отказывалась давать показания против мужа, но в конце концов довод Курта, что из-за ее упрямства пострадает дочь, которой придется расти, зная, что ее мать приговорена к пожизненному заключению, убедил Джоселин, и она решила дать показания.

И вот теперь, напрягая память, Джоселин писала: Пятое ноября. Лалархейн. Малькольм недоволен, что я была недостаточно почтительна с Халидом — принцем крови. Старый английский доктор из Даралама может подтвердить, что Малькольм избил меня, сломав при этом ребро.

В дверь постучали. На террасе стояли Гонора и Лиззи с букетиком цветов в руках. Около их ног вертелся рыжий щенок.

Разделявшее их толстое стекло показалось Джоселин барьером, навсегда отгородившим ее от дочери.

Стараясь сдержать слезы и подавить в себе чувство ревности к сестре, Джоселин пошла открывать дверь. Лиззи протянула ей букетик.

Джоселин вопросительно посмотрела на Гонору и прижала руки к груди, что означало вопрос: «Мне?» Лиззи кивнула. Джоселин улыбнулась и показала Лиззи два пальца, растопыренных в виде буквы V, давая тем самым понять, что нужно принести воды. Лиззи бросилась за водой.

Джоселин перевела дыхание. Впервые за много недель Лиззи не убегала от нее. Но почему так ноет сердце? Почему слезы застилают глаза?

Кимми пытался вырваться из рук Гоноры.

— Почему ты не спустишь его на пол? — спросила Джоселин.

— Он наделает здесь луж.

Джоселин не могла сдержать улыбку.

— Ты просто идеал женщины, — сказала она сестре.

В комнату вернулась Лиззи. Высунув язык от усердия, она обеими руками несла стакан с водой. Пока Джоселин ставила цветы в вазу, девочка убежала на террасу.

— Мы пришли пригласить тебя на чай, — сказала Гонора.

— Мне непременно надо закончить сегодня мое жизнеописание, — ответила Джоселин. — Веерхаген торопит меня.

Оставшись одна, Джоселин сняла очки и закрыла лицо руками. Злополучная розовая ваза венецианского стекла разбила всю ее жизнь, стала причиной всех несчастий. Но, может быть, это предначертано судьбой? И началось еще тогда, когда Малькольм был маленьким мальчиком и отец бил его? Или тогда, когда она, выросшая без матери, постоянно чувствовала свою неполноценность, сравнивая себя с красивыми сестрами? И почему у них, двух здоровых людей, родилась глухая дочка? Чувствуя, что сейчас расплачется, Джоселин подняла голову и, открыв ящик стола, вытащила дневник. Прочитав последнюю строчку: Лиззи будет лучше с Гонорой и Куртом, она, торопясь, написала: Курт жив. Гонора не убийца. Они смогут стать хорошими родителями. Лиззи любит их. Меня она боится. Наверное, ей кажется, что когда-нибудь я опущу тяжелую вазу и на ее голову.

Курт от неожиданности вздрогнул, когда Джоселин дотронулась до его плеча. В элегантном костюме, с желтой защитной каской на голове, он наблюдал за бурением скважины. Вокруг них гудели машины, люди в желтых, как у Курта, касках управляли техникой. Курт оглянулся и увидел Джосс.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он.

— Наблюдаю за работой.

— Наверное, в тебе проснулась душа инженера.

— Наверное. Когда выйду из тюрьмы, непременно начну работать.

Они перебрасывались фразами, стараясь перекричать рев работающей техники.

— Выйдешь из тюрьмы? Веерхаген поклялся, что пойдет торговать сосисками, если не сумеет вытащить тебя. У него достаточно фактов, чтобы доказать, что ты защищала себя и ребенка.

— Мы дрались из-за нее. Каждый хотел перетянуть ее к себе.

— Это не оправдывает Малькольма, но пусть во всем разберется суд. Не могу простить себе, что не разглядел его раньше.

Опустив голову, Джоселин ковыряла землю носком туфли.

— Если меня оправдают и разрешат покинуть город, не мог бы ты послать меня куда-нибудь на работу?

Курт закурил сигарету.

— Ты действительно этого хочешь?

— Да. Для меня будет лучше уехать из страны.

— Тогда решено. Поедешь в Лондон, поближе к отцу.

— Я хотела бы поехать на строительство завода в Мексику.

— В Мексику? А ты знаешь, как там тяжело — жара, грязь, мухи? Это не место для Лиззи.

— Она останется здесь.

— Ты хочешь пока поехать одна? Ну что ж, неплохая мысль. Мы с удовольствием присмотрим за ней.

— Ей лучше навсегда остаться с вами.

— Но ты ее мать, Джосс.

— Да, но каждый раз, смотря на меня, она будет вспоминать, как я опускаю тяжелую вазу на голову ее отца. Не могли бы вы удочерить Лиззи?

От неожиданности Курт выронил изо рта сигарету.

— Удочерить?

— Я напишу, что отказываюсь от нее в вашу пользу.

Курт нахмурился.

— Нет, — резко ответил он.

— Но ты только что говорил…

— Я говорил, что мы готовы присматривать за ней столько, сколько это будет нужно тебе, — полгода, год.

— «Курт Айвари, один из самых богатых людей страны, который всего добился сам», — Джоселин цитировала статью в одной из газет, — не хочет обременять себя чужим ребенком?

— Давай считать, что я не слышал этого, — твердо сказал Курт. — Я просто не хочу, чтобы ты поступала опрометчиво. Ты всегда была разумной девушкой.

— Скажи это на суде, и Веерхаген проиграет дело. И разве ты забыл, как я убежала из дома Гидеона в одном платье?

Курт помолчал и спросил:

— Но почему ты обратилась с этой просьбой ко мне, а не к Гоноре, ведь она твоя сестра.