Царскому правительству пришлось закончить войну Парижским мирным договором 1856 г., по которому Россия была вынуждена согласиться на нейтрализацию Черного моря, ей запрещалось иметь там военный флот и базы, она уступала Турции южную часть Бессарабии. Пришлось сделать и другие серьезные уступки.

Отношение Дизраэли к Крымской войне было сложным. Когда в июне 1854 г. английское правительство приняло фатальное решение о вторжении в Крым, а затем в сентябре англо-французский флот приступил к реализации этого решения, Дизраэли воспринял эти акции с тревогой и сильными опасениями. Интуиция его не обманула: военные действия развертывались не так, как планировали в Лондоне. Англичане и французы встретили ожесточенное сопротивление со стороны русских солдат и матросов. Последовавшие сражения были кровопролитными, но решающих успехов вторгшимся не принесли.

В Англии заговорили о плохом командовании, о нехватке боеприпасов, продовольствия, о неудовлетворительной медицинской службе, о плохом руководстве войной вообще. Оценивая положение дел в Крыму, Дизраэли писал: «Похоже, мы ввязались в еще одно нехорошее дело. По моему мнению, министров следовало бы привлечь к ответственности». Так думали и некоторые другие. Радикал-джингоист Робак в конце декабря официально заговорил о необходимости создать специальный комитет для расследования деятельности правительства по ведению войны. Когда в январе 1855 г. парламент обсуждал предложение Робака, Дерби и Дизраэли приняли активное участие в атаке на правительство. Они правильно оценили, насколько широко распространилось в стране недовольство ходом военных действий против России. При голосовании за предложение Робака было подано 305 голосов, а против — всего 148. Итоги были неожиданными и для парламентариев, и для общественности. Но они продемонстрировали, как низко оценивались военные усилия английского правительства в самой Англии. И нельзя сказать, что эта оценка была неверной.

Правительство оказалось вынужденным подать в отставку. Королева предложила Дерби принять власть, но он ответил, что станет премьер-министром лишь при условии, что Пальмерстон согласится войти в его правительство. Дерби заявил: «Вся страна требует включения Пальмерстона, как единственного человека, способного вести войну успешно. Поэтому Пальмерстон должен быть в составе правительства». Началась активная закулисная возня вокруг формирования правительства. Но и Пальмерстон понимал, что его престиж среди воинственных, шовинистических кругов очень высок, и поэтому отказался сотрудничать с Дерби. Он рассчитал правильно. Королева послала за Пальмерстоном, и он стал премьер-министром. Пальмерстон был убежденный русофоб, выступал за ведение войны против России до победного конца, чего бы это ни стоило. Такая позиция импонировала одержимым шовинистическим угаром слоям общества. И эти слои шумно требовали поставить их кумира у власти.

Английская историография пустила в оборот утверждение: «Пальмерстон был Черчиллем для своего времени». Однако это суждение следует оспорить. Оно основано лишь на внешних чертах прихода этих деятелей к власти. Что же касается существа их позиций, то здесь видится разительное принципиальное различие: Черчилль в 1940–1945 гг. руководил справедливой освободительной войной против Германии и ее союзников, тогда как Пальмерстон руководил агрессивными военными действиями против России, явно преследуя экспансионистские цели.

Дизраэли был в бешенстве. Он глубоко возмущался поведением Дерби, которому не следовало торговаться с королевой и Пальмерстоном, а надлежало немедленно «поцеловать ее ручки», т. е. согласиться сформировать правительство. Его можно понять: согласись Пальмерстон служить под Дерби, Дизраэли был бы автоматически отодвинут на второй план. А если бы Дерби воспользовался случаем и создал свое правительство, то Дизраэли стал бы министром и играл бы вторую, а со временем и первую роль в управлении страной. Стремление Дерби и кое-кого еще из консервативной верхушки заполучить динамичного империалиста Пальмерстона в свою среду сделало двух политиков — Дизраэли и Пальмерстона — ожесточенными врагами. Пальмерстон прочно встал на пути Дизраэли к власти, и отныне их борьба вышла из стадии парламентских политических игр, превратилась в ожесточенную схватку за власть. Документы свидетельствуют о глубине ненависти Дизраэли к Пальмерстону, укоренившейся в то время. 2 февраля 1855 г. он писал своей приятельнице леди Лондондерри: «Это уже третий раз на протяжении шести лет, когда я возглавлял оппозицию в палате общин и штурмовал скамьи, на которых восседают члены правительства. Дважды этот штурм был безрезультатным, а в третий раз мне на хвост привязали пустой металлический чайник, что сделало мои усилия безнадежными. Поэтому вам не следует удивляться, что я несколько устал от этих пустых, безрезультатных побед, побед вроде тех, что были одержаны у Альмы, Инкермана и Балаклавы, которые, может быть, и являются славными, но, безусловно, не имеют никакого значения». Здесь сквозит крайнее раздражение тем, что его заслуги в борьбе против коалиционного правительства не были вознаграждены должным образом. Что касается пустого чайника (у нас обычно этот образ связан с пустой консервной банкой, привязываемой мальчишками кошке на хвост), то в данном случае это прямое указание на Дерби, полностью девальвировавшего все усилия Дизраэли по свержению коалиционного правительства. Безусловно, важна здесь также оценка таким информированным человеком, как Дизраэли, побед, одержанных англичанами и их союзниками в Крыму.

Далее Дизраэли пишет маркизе, что наиболее раздражающим в деле формирования правительства является то, что весь «двор был за нас», т. е. за Дерби и Дизраэли, и тем не менее к власти придет «всегда вызывающий отвращение Пальмерстон». «Именно он, кажется, сейчас определенно является тем человеком, который создаст правительство. И это несмотря на то, что он в действительности жулик, совершенно не имеет физических сил, это в лучшем случае имбирный лимонад, а отнюдь не шампанское; сейчас он… очень глохнет, очень плохо видит, у него искусственная челюсть, которая так и грозит вывалиться изо рта, когда он пытается говорить. И у него имя, которое страна полна решимости ассоциировать с энергией, мудростью и красноречием. О нем так и будут думать, пока жизнь не проверит его и он не провалится…» Да, такое мог написать о своем коллеге по палате общин только человек, преисполненный злобы и ненависти. История не подтвердила оценку Дизраэли. Десять лет еще Пальмерстон оставался эффективным, энергичным лидером, «провел страну через испытания Крымской войны и продолжал провозглашать принципы либерального национализма», — пишет в 1987 г. Л. Стречи, биограф королевы Виктории. Он же отмечает, что «либеральный национализм Пальмерстона разделяли многие его соотечественники». С этим можно согласиться, заменив лишь слово «либеральный» словом «шовинистический». Неудивительно, что во время войны шовинизм в Англии подогревался всеми политическими и психологическими средствами.

Удивительно другое. Дизраэли почти ежедневно видел Пальмерстона в палате общин. Он знал, что его корреспондентка встречается с Пальмерстоном в свете и прекрасно осведомлена о его состоянии. Как же он мог таким подробнейшим образом живописать маркизе «старческую немощь и дряхлость» Пальмерстона, т. е. рисовать явно нереалистическую картину? Психологическая загадка. Объяснение, вероятно, состоит в том, что эмоциональное состояние Дизраэли было таково, что он неосознанно поддался соблазну принять желаемое за действительное и описал своего недруга таким, каким ему хотелось бы его видеть, а не таким, каким он был в то время в действительности. Пройдет немного времени, и Дизраэли столкнется с убедительным, хотя и своеобразным свидетельством хорошего физического состояния и жизнелюбия Пальмерстона.

Пальмерстон оказался энергичным, уверенным в себе премьер-министром. При нем министры имели возможность по своему разумению руководить своими департаментами, но все важные вопросы Пальмерстон решал сам. Ему сопутствовало везение: англичанам и их союзникам наконец ценой огромных жертв удалось взять Севастополь. Дизраэли в душе завидовал ему. Успех и сила всегда вызывали в нем зависть.