Внешнеполитическая позиция Дизраэли в 1848 г. ярко демонстрирует отношение правящих кругов страны к революции 1848 года. Она лишь подтверждает вывод, к которому позднее пришли истинные революционеры 1848 г. Герой национально-освободительной борьбы в Венгрии Лайош Кошут, оказавшийся впоследствии в эмиграции в Англии, до конца понял, как в действительности относился Лондон к революционным событиям на материке. А. Герцен писал: «…проживши в Лондоне год-другой… Кошут понял, что Англия — плохая союзница в революции». Интересно и другое суждение Кошута, приводимое Герценом. Кошут утверждал, что царь Николай I, подавив венгерскую революцию 1848 года, руководствуясь своими реакционно-самодержавными устремлениями, причинил серьезный потенциальный ущерб России. Акция царя укрепила монархическую Австрию, и она смогла более сильно вредить России в области европейской дипломатии, чем это было бы, если бы революция в Венгрии победила. Это был стратегический просчет.

Внешняя политика Англии в середине XIX в. преследовала совершенно определенные цели. Интересы крупной землевладельческой, буржуазной Англии требовали защиты ее положения и социальных установлений от революционных демократических веяний, шедших с континента. Отсюда борьба против американской революции, Великой Французской и других европейских революций.

По мере роста экономической мощи Англии правящие круги и Бенджамина Дизраэли как их представителя уже не устраивало положение страны как первой державы Европы. Они хотели большего и в общем плане формулировали свои желания. Особенно активизировалась разработка и пропаганда этих замыслов в середине столетия. Всемирная выставка убедительно продемонстрировала это.

В 1851 г. Дизраэли опубликовал книгу «Лорд Джордж Бентинк: политическая биография». Это был не роман, а скорее историческое и политическое жизнеописание деятеля, которому Дизраэли многим обязан, своеобразное публичное выражение признательности. В книге содержится емкая мысль — претензия, выраженная так: «Очень желательно, чтобы народ Англии пришел к определенному заключению относительно условий, на которых правительство Европы или управление Европой могло бы осуществляться». Ссылка на английский народ — это механическая, возможно, даже не осознанная автором демагогия. В действительности, конечно, имелись в виду власть имущие британцы. Итак, управление Европой — это прерогатива или даже дело Великобритании. Ни много ни мало, обосновывая эту мысль в речах, Дизраэли говорил: «Я убежден, что в решении крупнейших проблем Европы присутствие Англии является самой лучшей гарантией мира». И Дизраэли был далеко не одинок.

Известный поэт А. Теннисон в стихах проводил мысль о том, что энергия пара и машины приведут к окончанию войн, к миру и человечество будет управляться «парламентом людей, всемирной Федерацией». Кто же будет заправлять делами такой Федерации? Нет сомнений, что это должна быть страна, у которой больше всего «энергии пара и машин». Принц-консорт Альберт, супруг королевы Виктории, выступая в резиденции лорд-мэра Лондона за несколько недель до открытия Всемирной выставки, утверждал, что выставка — это «символ грядущего единства человечества». «Мы живем, — продолжал представитель короны, — в период самых чудесных преобразований, которые имеют тенденцию привести к достижению великой цели, на которую указывает вся история, — осуществлению единства человечества». В день открытия выставки самая солидная английская газета «Таймс» писала: «Впервые с момента создания мира все народы собрались со всех частей света и совершили совместный акт».

Суммируя эти планы и владевшие Лондоном настроения, английский историк Томсон писал: «Таково было бодрое, оптимистическое и в известной степени высокомерное настроение 1851 года». Высокомерие — это даже мягко сказано. Но для нас важно, что это настроение господствовало в Англии на протяжении последующих двух десятилетий. Оно пронизывало собой и литературу, и историю, и искусство, и философию, и политику на протяжении всего этого немалого исторического срока, да и в значительной степени по его истечении. Естественно, что внешняя политика страны настойчиво и последовательно стремилась к реализации этого «настроения» в международных отношениях. И только после 1870 г. в Лондоне начали медленно и неохотно приходить к выводу, что настроения 1851 г. следует признать нереальными, что мир изменился и в нем действуют новые силы.

Английская историография единодушна в том, что высшим достижением в государственной деятельности Дизраэли являются его внешнеполитические акции, и именно те, которые связаны с Россией.

В 40-е годы Россия уже вызывала тревогу у Дизраэли, и не у него одного. Вопреки всем сложностям внутреннего развития (самодержавный строй, крепостное право) и козням внешних врагов Россия развивалась, набирала силу, а это означало, что другие страны должны были с нею считаться. Очевидно, старый ее недруг князь Меттерних внушил Дизраэли еще большую настороженность и недоброжелательность к России. После последнего свидания с Меттернихом Дизраэли писал своей приятельнице маркизе Лондондерри, что на континенте «одна Россия развивается и она еще больше разовьется в великой борьбе, которая, вероятно, даже ближе, чем мы можем представить». Это было объяснение укоренившегося в Англии в XIX в. явления, вошедшего в историю под названием русофобии. На фоне этого явления и с учетом его содержания формировалась и проводилась в жизнь внешнеполитическая линия Дизраэли.

Ответить на вопрос, страдал ли сам Дизраэли недугом русофобии, на первый взгляд не просто, так как в летописях его политической жизни можно найти прямо противоположные заявления: в одном случае он как бы объективно относится к России и ее интересам, в другом — солидаризируется с политикой враждебности и конфронтации по отношению к Российскому государству.

Водораздел между этими противоположными позициями можно условно провести по следующему принципу: одна позиция характерна для Дизраэли, когда он находится у власти и делает то, что считает необходимым, а вторая отражается в его выступлениях в качестве лидера оппозиции, задача которого по английской традиции состоит в том, чтобы критиковать действия правительства, с которыми он иногда в душе, может быть, и согласен. Иногда такие выступления могут отражать и нюансы противоречий и борьбы в руководящей верхушке консервативной партии. Итак, в оппозиции — одно, в правительстве — другое. К этому обязывает принятая в Англии и действующая поныне традиция. Она усложняет задачу историка, но все же исследователь имеет возможность установить истинную позицию того или иного деятеля, тщательно сверяя его декларации с его практическими делами.

Дизраэли дает пример такого «разночтения», относящийся к началу 40-х годов. В связи с первой англо-афганской войной, выступая в парламенте, Дизраэли довольно убедительно доказал, что оправдание этой агрессии министром иностранных дел ссылками на «русскую угрозу» явно несостоятельно и что «истинным агрессором был наш (т. е. британский) министр иностранных дел», который занимался «интригами против России».

Примерно в то же время Дизраэли, будучи в Париже, в меморандуме на имя короля Франции излагает план создания под своим руководством партии, которая будет вести политику, «систематически направленную против России». Он входит и в конкретику. Эта партия должна будет подталкивать английского премьер-министра к тому, чтобы он занимал твердую отрицательную позицию «в отношении господина Бруннова». Барон Бруннов был отправлен царем Николаем I послом в Лондон с задачей добиваться радикального улучшения отношений между Россией и Англией. К достижению этой цели и были направлены все «угрожающие» усилия российского посла.

Анализ русофобии диктуется рядом мотивов. Во-первых, это необходимо для понимания внешнеполитической деятельности Дизраэли и его отношения к России. Во-вторых, это достойное сожаления явление оказалось очень живучим и перешло в международные отношения XX в. В-третьих, учет характера этого явления необходим для успешной дипломатической деятельности по налаживанию нормальных отношений между Россией и Англией и в наше время, в канун XXI столетия. В биографии Дизраэли, принадлежащей перу О’Коннора, читаем: «Лорд Биконсфилд хвастает, что он знает английский народ. Исходя из этого знания, он учитывает… старое и глубоко укоренившееся чувство ненависти к России. Он знал, что ненависть к России — это одно из самых глубоко укоренившихся настроений в умах англичан». Учитывая это обстоятельство, О’Коннор замечает, что подобные настроения «не очень льстят здравому смыслу английского общественного мнения, но, к несчастью, они существуют». О’Коннор приходит к выводу, что «лорд Пальмерстон… активно проповедовал ненависть к России и преуспел в этом». И далее автор заключает: «Лорд Биконсфильд также достаточно хорошо знал английский народ, чтобы рассчитывать, что апеллирование к чувствам ненависти, явного пренебрежения… не будет напрасным. Действительно, не существует такого народа, который не поддался бы этим настроениям, если на них играет опытный мастер, да еще при благоприятных обстоятельствах».