Консерваторы вели на выборах, но Дизраэли пришлось выслушать много неприятных вещей. Недавно получившие право голоса избиратели кричали ему: «Шейлок», «Старье». Первое понятно, а вот второе допускает различные толкования: имелось в виду то, что он выступает с обветшавшими программными заявлениями, или это был намек на его возраст? Ему было 33 года, тогда как обычно депутаты приходят в парламент в возрасте от 20 до 30 лет.

Было и еще одно неприятное обстоятельство во время выборов. Денежные дела Дизраэли в этот момент были таковы, что его могли арестовать как несостоятельного должника прямо на предвыборном собрании. И поэтому Дизраэли с величайшим облегчением узнал, что сотрудник местного шерифа был в числе его самых рьяных сторонников. К счастью, дело не дошло до ареста.

И все же это была долгожданная победа. Противник потерпел поражение. От Мэйдстоуна в 1837 г. были избраны в палату общин Левис и Дизраэли, оба консерваторы. Пять лет боролся Дизраэли за эту победу, потерпел на пути к ней четыре поражения, но в конце концов ум и воля восторжествовали.

Перед Дизраэли открылось новое поле политической деятельности — парламентское.

Конец 1837 г. для Дизраэли был началом нового этапа в его политической жизни. Пройдя наконец в палату общин после четырех поражений на выборах, он стал действовать уже на принципиально иной основе в парламенте — как его депутат. Здесь соблюдались свои традиции, определенные правила игры, но борьба была крайне ожесточенной. Боролись неустанно партии, отдельные партийные и межпартийные группировки, и прежде всего конкретные деятели, за право управлять делами страны, а точнее, за власть. В эту свалку и бросился сразу Бенджамин Дизраэли. У него цель была та же, что и у всех — или почти всех — его коллег по палате общин.

По традиции депутат, впервые избранный в парламент, должен произнести особую первую речь, так называемую Maiden speech, которой он официально представляется палате. Для него это торжественный и весьма ответственный момент, а для членов палаты — повод для развлечения, иронии, любопытства. Часто такие речи не удаются молодым депутатам и являются для них пусть временной, но настоящей драмой, а для их врагов, недоброжелателей и просто для людей, кому оратор первой речи несимпатичен, — основанием для злорадного удовлетворения.

Дизраэли впервые выступил перед палатой общин 7 декабря 1837 г. Виги в то время были в правительстве, но реальной властью вряд ли располагали. В свое время считали, что парламентская реформа 1832 года, проведенная вигами, обеспечит им власть на несколько поколений. Но в политике ситуация зачастую быстро изменяется. Не прошло и нескольких лет, как власть выпала из рук лидера либералов лорда Грея и премьер-министром стал лидер партии тори Роберт Пиль. Во главе партии вигов оказался лорд Джон Рассел, однако общественное мнение считало его намного слабее лидера тори. Позиция вигов ослаблялась не только тем, что в их руководстве не было сильных личностей, но и отсутствием единства в рядах партии.

В парламенте действовала небольшая, но динамичная группа вигов-радикалов, требовавшая дальнейших реформ. Их противники — виги считали, что после 1832 г. реформ достаточно и никаких изменений больше проводить не нужно. Кое-кто из их среды занимал более гибкую позицию и утверждал, что, возможно, новые реформы и потребуются, но пока они еще не созрели. У вигов был налажен блок с ирландской фракцией депутатов, но этот союз был ненадежен и даже вредил министрам-вигам в глазах правящих кругов. Во-первых, из-за этого сотрудничества ирландский вопрос занимал очень большое место в работе парламента, хотя в действительности это объяснялось остротой ирландской проблемы в английской политической жизни и соотношением сил в парламенте. Во-вторых, союз с ирландцами для вигов означал блокирование с их лидером О’Коннелом, видным католиком и в глазах верхов английского общества чуть ли не бунтарем. Тори, конечно, умело эксплуатировали все эти обстоятельства, причиняя морально-политический ущерб вигам.

После смерти короля и восшествия на престол Виктории последовали выборы в парламент. Виги получили в новой палате общин 337 мест, а оппозиция — 321 место. Для вигов это была пиррова победа, но они пока что смогли удержаться в правительстве, и надежды тори, что власть перейдет к ним, не оправдались. На казначейской скамье восседали лорд Джон Рассел, лидер вигов, лорд Генри Пальмерстон, министр иностранных дел, и ряд других министров. Напротив, через проход и стол для клерков, на котором лежали толстые тома принятых когда-то парламентом законов, помещалась скамья оппозиции. Центральной фигурой на ней был сэр Роберт Пиль, два года назад возглавлявший правительство тори, а теперь лидер оппозиции.

На правительственной стороне палаты общин размещались радикалы и рядом с ними ирландские депутаты. Среди них выделялась импозантная фигура О’Коннела, поддерживавшего до поры до времени правительство вигов и, по свидетельству «Таймс», являвшегося даже одной из его опор. Это был человек с румяным лицом, демонстрировавший силу Геркулеса, излучавший благодушие и полную уверенность в своих силах и возможностях.

7 декабря О’Коннел пребывал в крайне возбужденном состоянии. Палата обсуждала один из вопросов, относившихся к Ирландии. В ходе дискуссии произошло столкновение между О’Коннелом и неким сэром Френсисом Бардеттом. Бардетт обвинил «ирландского агитатора» в поощрении убийств. Он заявил, что многие люди живут теперь в Ирландии в условиях терроризма, «более сильного и ужасного, чем тот, который существовал при Робеспьере во Франции». Естественно, что ответ О’Коннела был резким. С позиции сегодняшних нравов, превалирующих в парламенте, язык, употреблявшийся 150 лет назад в палате общин, безусловно сочли бы грубым. Другие времена — другие нравы. Ирландец рассказал «достопочтенному баронету, сидящему напротив него», как он пожертвовал открывавшейся перед ним прекрасной юридической карьерой, чтобы посвятить себя политической деятельности, закончив так: «Неужели за все, чем я пожертвовал, этот старый ренегат меня поносит и клевещет на меня?» О’Коннел, ирландцы и симпатизирующие им находились в состоянии агрессивного возбуждения.

Сразу же после О’Коннела поднялся Дизраэли и стал говорить. Все помнили, что всего два года назад этот же самый Дизраэли в жестокой переписке-перебранке, которая едва не привела к дуэли, закончил спор угрозой в адрес О’Коннела: когда он будет избран в парламент, там он расправится с О’Коннелом.

Создалась крайне неблагоприятная обстановка для выступления Дизраэли. Он ее еще усугубил тем, что явился на заседание в экстравагантном наряде и подготовил речь в вычурных, претенциозных выражениях, резко контрастирующих — не в пользу оратора — с общепринятой манерой выступлений в палате общин.

Дизраэли начал с критики позиции правительства по ирландскому вопросу, причем высказываемые им суждения выглядели здраво. Но с первых фраз Дизраэли депутаты, ирландцы и радикалы, устроили ему бурную обструкцию. Этим они хотели наказать Дизраэли за его нападки на О’Коннела. Раздавались оскорбительные для оратора выкрики, шум, хохот, визг, грохот. Особенно сильный хохот вызывали его изысканно сформулированные и тщательно отшлифованные фразы. Временами шум стихал, Дизраэли пытался продолжать речь, но затем аудитория начинала бушевать вновь. Оратор продержался на ногах столько времени, сколько и планировал; те, кто шумел, устали физически, и это дало возможность Дизраэли в заключение произнести следующую фразу: «Я совсем не удивлен реакцией на свое выступление. Много раз я начинал ряд дел и в конце концов часто добивался своей цели, хотя многие и предсказывали, что я провалюсь, как это было с ними самими до меня». Это вызвало новый приступ шума. Дизраэли был в бешенстве и прокричал так, что услышали все: «Сейчас я сяду, но придет время, тогда вы будете слушать меня».