Глубоко отрицательное воздействие оказало промышленное и материальное превосходство Англии в середине XIX в. на духовное состояние народа. Победа техники была куплена ценой потери морального качества. Человеческая жизнь сводилась до уровня тупой материальной силы.

Это явление признавали, изучали и объясняли крупнейшие английские писатели тех лет. Оно привлекало внимание и Герцена. Когда Джон Стюарт Милль в 1859 г. опубликовал книгу «О свободе», Герцен ее широко использовал в своих литературных трудах. Мысли автора книги совпадали с мыслями Герцена, являлись подтверждением верности его размышлений и суждений. Герцен обильно цитировал Милля, выделяя те места книги, которые считал наиболее актуальными и близкими ему по мысли и духу.

За два века до Милля о том же писал выдающийся английский писатель Дж. Мильтон. И вот теперь появилась необходимость изложить тему с учетом обстановки XIX в. «Вся книга (Милля), — говорит Герцен, — проникнута глубокой печалью… Он потому заговорил, что зло стало хуже… Он отстаивает свободу… против общества, против нравов, против мертвящей силы равнодушия, против мелкой нетерпимости, против „посредственности“». Милль констатирует постоянное понижение личности, вкуса, тона, пустоту интересов, отсутствие энергии. Он показывает, как все мельчает, становится дюжинным, стертым, добропорядочным, но более пошлым. Он видит, что «вырабатываются общие стадные типы… и говорит своим современникам: „Остановитесь, знаете ли, куда вы идете, посмотрите — душа убывает“».

Параллельно с процессом промышленной революции, ростом богатства в Англии идет процесс интеллектуального и духовного обеднения. Милль утверждает парадоксальную вещь: «Несмотря на умственное превосходство нашего времени, все идет к посредственности… Эта collective mediocrity (коллективная посредственность) ненавидит все резкое, самобытное, выступающее; она проводит над всем общий уровень». Значение этого явления огромно, поскольку этим людям «принадлежит сила и власть».

Результат этого — отсутствие на политической сцене действительно крупных государственных деятелей. Герцен делает следующий вывод из книги Милля: «Личности не выступают оттого, что нет достаточного повода. За кого, за что или против кого им выступать? Отсутствие сильных деятелей не причина, а последствие». Следствием являлся крайне низкий уровень государственного руководства и авторитета правительства в народе: «У народа прежней детской веры в законность или по крайней мере — в справедливость того, что делается, нет».

Эти особенности духовного развития английского общества в XIX в. породили в викторианский век особые лицемерие и ханжество, ставшие надолго отличительной чертой английской государственной политической и общественной жизни. Имея в виду это обстоятельство, Герцен писал: «Само собой разумеется, что везде, где есть люди, там лгут и притворяются, но не считают откровенность пороком, не подымают лицемерия на степень общественной и притом обязательной добродетели». Это было широко признанным явлением английской жизни, прямо-таки ее отличительной чертой. Многочисленная солидная литература показывает, как эта черта проявлялась в действиях конкретных людей. Обе партии имели лицемерие на своем вооружении. Лицемерием пронизаны парламентские дебаты, что требует особенно осторожного отношения исследователя к этому источнику.

Таковы морально-психологические условия, в которых действовал Бенджамин Дизраэли. С учетом этих обстоятельств его некоторые сомнительные действия выглядят менее однозначно. Знаменательно, что промышленная революция, накопление богатства и материальный прогресс приводили к тому, что «душа убывала» не только в Англии и не только в XIX в. Когда в XX в., в условиях научно-технической революции, вызвавшей материальный прогресс и дальнейшее получение материальных ценностей в невиданных ранее размерах, возникал вопрос о состоянии духовной сферы в ведущих странах мира, то ответ мог быть дан формулой Милля: «Душа убывает». Подтверждением этому являются мораль и массовая культура, генерируемые во второй половине XX в.

После падения Пиля у Дизраэли появляется кроме партийной и внутриполитической сфер деятельности еще область внешней политики, которой он начал уделять все большее и большее внимание. 1846–1851 гг. во внешнеполитической сфере прошли для Дизраэли под влиянием трех факторов: во-первых, достижения Англией высокого положения в мировой экономике, что автоматически стимулировало активность ее правящих кругов; во-вторых, пребывания на посту министра иностранных дел лорда Пальмерстона, активнейшего проводника экспансионистской линии во внешней политике страны, и, в-третьих, революций, происшедших в 1848 г. в ряде стран Европы, разрушивших устойчивость системы международных отношений.

Генри Джон Темпл, виконт Пальмерстон, унаследовал свой титул от ирландского пэра. Уже в 1807 г. он получил правительственный пост по ведомству военно-морского флота. С 1809 по 1828 г. был военным министром в правительствах тори. В 1830 г. он чрезвычайно ловко перебежал к вигам — это так по-английски — и стал в либеральных правительствах долголетним министром иностранных дел. На протяжении 20 лет, до конца 1851 г., он возглавлял Форин оффис и направлял внешнюю политику страны. Человек он был сильной воли, энергичный, и его влияние распространялось и на другие министерства. Пальмерстон был искусным парламентарием, мастером политических комбинаций, циником, ни в грош не ставившим других людей. При нем английская политика за рубежом была активно экспансионистской, вызывающей. Англия играла главную роль в делах Европы, и Пальмерстон неустанно добивался усиления этой роли.

Дизраэли по-разному относился к Пальмерстону. Англия и до Пальмерстона, и при нем поддерживала реакционный порядок, установленный Венским конгрессом, и реакционные режимы в европейских странах. Но Пальмерстон был гибок, и в тех случаях, когда, по его мнению, следовало потеснить и ослабить конкурирующую державу, он готов был заигрывать на словах с революционными движениями этих стран. Дизраэли не очень понимал это маневрирование. Отсюда поначалу и его критическое отношение к Пальмерстону, выразившееся в саркастическом изображении его в одном литературном произведении. Но вскоре он понял, что к чему, и тем же способом — опять-таки в литературном произведении — восславил Пальмерстона, причем сделал это без должного чувства меры.

После окончания наполеоновских войн Англия ряд десятилетий играла роль первой державы в Европе. Пальмерстон полагал, что это положение его страны дает ему право вмешиваться в любые дела любой европейской державы, как внешние, так и внутренние. Он не ограничивался сферой своих прямых обязанностей и, по словам Монипенни, «вылезал со своими советами во всех случаях, применительно ко всем странам, независимо от того, затрагивались там британские интересы или нет». Особенно он любил «читать лекции деспотическим правительствам о преимуществах, которые они получили бы, построив свои конституции по английскому образцу». Естественно, такая внешняя политика импонировала шовинистически, экспансионистски настроенным кругам в Англии. Как замечают английские авторы, «он был популярен у себя в стране за неустанную поддержку британских интересов».

Виконт Пальмерстон

Особенно возросла популярность Пальмерстона в 1850 г. в связи с его действиями в отношении Греции. Вопрос был мелкий, частный, но Пальмерстон неожиданно придал ему мощное международное звучание. В Афинах жил выходец с острова Мальта, некий дон Пасифико, на дом которого напала толпа и разграбила его. У Пасифико был британский паспорт, и он, не обратившись в греческий суд, что было бы естественно для данного дела, апеллировал непосредственно к Пальмерстону. Министр, игнорируя суть дела, направил английский военный флот в греческий порт Пирей. Командующий флотом адмирал захватил стоявшие там греческие корабли. Россия и Франция заявили протест этому произволу.