К сожалению, нельзя сказать, что русофобия принадлежит прошлому. Американский историк, закончивший в 1949 г. пятнадцатилетнюю специальную работу по исследованию русофобии в Англии, начинает введение к своей книге так: «Немногие проблемы имеют сегодня большую важность, чем установление взаимного доверия и терпимости между Советским Союзом и народами, говорящими на английском языке. Я надеюсь, что данное исследование происхождения и развития на раннем этапе русофобии в Великобритании может хотя бы в небольшой степени содействовать установлению такого взаимопонимания». Американский ученый прав: знание и учет прошлого во всех его положительных и негативных аспектах крайне важны для решения современных проблем в англо-русских отношениях.
Сегодня ряд историков-международников считают проблему русофобии в Англии безусловно актуальной и поэтому занимаются ее исследованием. Упоминавшаяся выше книга Дж. X. Глисона «Генезис русофобии в Великобритании», изданная в США в 1950-м, а затем в 1972 г., является фундаментальной монографией. Выходящий в США научный журнал «Славик ревью» не обошел своим вниманием данную проблему. В 1985 г. он поместил статью Альберта Резиса «Русофобия и „завещание“ Петра Великого, 1822–1980 гг.». Указанные в заголовке годы означают, что проблема русофобии в том или ином виде давала о себе знать на всем протяжении этого периода. Во время второй мировой войны в Англии и США появилось довольно много книг, как оригинальных, так и переизданий, вышедших в XIX в., относящихся к проблеме русофобии. В нашем отечественном англоведении обращает на себя внимание вышедшая в свет в 1982 г. работа Н. А. Ерофеева «Туманный Альбион». Книга имеет специальный раздел «Русофобия в Англии».
Под русофобией имеется в виду нагнетание враждебности в отношении России в государственной, политической и общественной жизни Англии. Россия в выступлениях министров, членов парламента, общественных деятелей, печати изображалась как крайне агрессивное государство, целью которого является завоевание или подчинение себе иным путем ряда стран Европы, Ближнего Востока, Азии, а по утверждениям некоторых наиболее рьяных русофобов — даже Северной Америки. Некоторые авторы, возражавшие против таких обвинений, замечали иронически, что при перечне объектов предполагаемой российской экспансии забыли упомянуть луну. Наиболее активно пропагандировались «планы» захвата Россией Индии, Ближнего Востока, черноморских проливов. Так создавался, как теперь говорят, образ врага Англии в лице России.
Стереотип врага относился не только к российскому царизму, его администрации, внешнеполитическим акциям России, хотя эти аспекты и были центральными в принятой схеме. Он включал и оскорбительно-отрицательную характеристику народов России, которые квалифицировались как крайне отсталые, одержимые дикими инстинктами, чуждые цивилизованности и неспособные к ее восприятию вообще.
Английские газеты «Таймс» и «Кроникл» писали, что русские подданные «лишены способности стремиться к политической свободе». Создавался, и, к сожалению, довольно успешно, стереотип народов России, аналогичный тому, который существовал в Древней Греции и Древнем Риме относительно народов, не принадлежавших к коренному греческому и римскому населению и живших за пределами этих стран, — их именовали варварами. В XIX в. для английских русофобов варварами были люди, жившие в пределах Российской империи.
Разумеется, имелись в Англии и люди, не разделявшие или бравшие под сомнение подобные утверждения и неодобрительно относившиеся к антироссийским акциям английского правительства. Однако в периоды подъема фобии они были в меньшинстве.
Глисон говорит, что он употребляет термин «фобия» потому, что в определенные периоды отношения враждебности к России были «превалирующими» в английской политике, а «их интенсивность — такой сильной, что термин „русофобия“ был наиболее подходящим для определения истинного положения». К тому же этот термин «применялся современниками и с тех пор привычно находился в употреблении». Русофобия, выражавшаяся в позициях государственных деятелей, замечает Глисон, может быть интересна для историков, изучающих эту проблему. Что такое русофобия в полном, законченном и крайнем ее выражении? Это состояние, когда у государственных деятелей «неприязнь в отношении иностранной державы наверняка достигает критической точки, после чего она становится настолько всеобъемлющей и сильной, что народ уже готов психологически к войне против этой державы при наличии определенных политических условий».
Когда в середине XVI в. «купец-авантюрист», как таких людей называют в английской историографии, Ричард Ченслер приплыл в Архангельск, это было открытие России для Англии. Полтора столетия связи между двумя странами оставались добрыми и ограничивались торговлей. Затем, по мере развития и усиления России, в Англии начали рассматривать ее как политический фактор, осложняющий борьбу Англии за доминирующее положение в Европе. Когда же Россия начала искать выходы к морским путям Балтики, а потом и Черного моря, что диктовалось прежде всего ее жизненными экономическими интересами, целью английской политики стало помешать России выйти на берега этих морей. А когда это не получилось, в Лондоне проявили большую заботу о том, чтобы заблокировать русский флот в Балтике и Черном море, не дать ему выйти на широкие морские просторы. При этом английский флот должен был действовать в этих морях. Такова была суть всех сложных дипломатических и иных акций в российско-английских отношениях, которым посвящены многие тома документов и исследований, в которых часто за деревьями читателю трудно увидеть лес. Если к политике применить такой общечеловеческий термин, как справедливость (он чужд международной политике, ибо там все определяется соотношением сил), то достаточно внимательно посмотреть на карту Европы, чтобы сразу же стало ясно, что указанные стремления России следует признать справедливыми и обоснованными.
Установилась своеобразная закономерность — российско-английские отношения развивались волнообразно: за годами нормальных отношений следовали периоды их ухудшения, иногда резкого. Серьезное ухудшение наступило в конце 70-х годов XVIII в. Оно было связано с русско-турецкой войной 1787–1792 гг. В конце XVIII — начале XIX в. под прямой угрозой самому государственному и национальному существованию обеих стран, возникшей со стороны наполеоновской Франции, Россия и Англия сблизились и объединились в военном союзе.
Великий союз ряда стран и народов был сложен и противоречив, но прежде всего усилия России и Англии обеспечили ему конечную победу. Исторический опыт этой великой борьбы многогранен, но обращают на себя внимание следующие особенности.
Во-первых, годы наполеоновских войн показали, что даже самые мудрые и талантливые государственные деятели допускают судьбоносные просчеты. Вряд ли кто-либо будет спорить, что Наполеон был великим полководцем и крупным государственным деятелем. Но он допустил огромный стратегический просчет, когда, собрав «Великую армию», двинулся походом на Россию. Ему удалось дойти до Москвы, занять ее; древняя столица Руси сгорела, но наполеоновская армия была уничтожена целиком, сам император еле унес ноги, и вскоре русские казаки поили коней в Сене. На память они оставили Парижу название «бистро» для небольших закусочных. Во-вторых, победа союза государств над Наполеоном показывает, что Англия в критические моменты истории одерживает или участвует в одержании победы в последнем сражении великих военных столкновений. Так было на поле Ватерлоо. В-третьих, история возлагает на Россию принесение на алтарь общесоюзной победы самых тяжких жертв. Так было в начале XIX в.; то же повторилось и в двух случаях в первой половине XX в. Не было бы Бородина, не было бы и Ватерлоо. Наконец, в-четвертых, еще одна закономерность: вклад России в общую победу не получает у ее союзников верной, справедливой оценки. Так было в победе антинаполеоновской коалиции, так дважды случалось и позднее.
