Дизраэли был живым человеком, и ничто человеческое ему было не чуждо, включая и негативные стороны человеческой натуры. Так, он мог в нарушение исповедуемых им высоких принципов поддержать эгоистические интересы своих друзей. Вот конкретный пример такой беспринципности. В романе «Сибил» Дизраэли с явным сочувствием к шахтерам нарисовал тягчайшие условия их труда на угольных шахтах и жизни в шахтерских поселках. Его возмущение было безусловно искренним. И когда в парламенте был поставлен вопрос о необходимости улучшения условий труда и жизни углекопов, казалось бы, Дизраэли должен был энергично включиться в борьбу за принятие соответствующего закона и развернуть в полную силу свой талант оратора и полемиста. Но этого не произошло. Личные отношения возобладали, и Дизраэли принес им в жертву свои принципы и убеждения.
Дело было в том, что законопроект предусматривал инспектирование угольных шахт, а одним из самых крупных шахтовладельцев был маркиз Лондондерри. Законопроект его категорически не устраивал, и он начал против него борьбу. Дизраэли занял позицию на стороне Лондондерри и других шахтовладельцев. Поступил он так потому, что у него были тесные дружеские, хотя и платонические связи с женой маркиза Френсис Анной Лондондерри, которую Блэйк определяет как «гнусную, отвратительную и властную личность». Явно по ее требованию Дизраэли выступил против предлагавшейся гуманной меры, которая должна быть хоть в какой-то степени облегчить тяжкую судьбу углекопов. Учитывая сложные мотивы, определяющие поведение человека, можно понять действия Дизраэли, но они не делают ему чести.
Семья Лондондерри была баснословно богата. Дизраэли описывал, как однажды он был приглашен на «грандиозный утренний прием» в Роузбэнк, загородный дом леди Лондондерри, расположенный на берегу Темзы. «Чтобы сделать романтическую простоту полностью совершенной, леди Лондондерри организовала чай в колоссальной оранжерее, причем чай подавался в чайниках и чашках из чистого золота», — рассказывал Дизраэли. Он не только выступал в палате общин объективно в защиту интересов этой семьи, приверженной к «романтической простоте», но и поддерживал с маркизой долгое время активную переписку. Его длинные письма к ней представляют интерес как для биографа, так и для историка.
Ссылка на империю в избирательном манифесте тори, с которым выступил Дизраэли, была не случайной. По мере роста его влияния он все больше и больше интересовался имперскими и внешнеполитическими проблемами. В этом плане следует рассматривать и его неожиданное предложение, которое он сделал Стэнли в конце 1849 г., хотя оно в известной степени диктовалось соображениями межпартийной борьбы. Дизраэли предложил установить порядок, предусматривающий в палате общин дополнительно 30 мест для депутатов, направляемых английскими колониями. «Если бы это оказалось возможным, то это был бы огромный вклад, существенно укрепивший позиции консервативной партии», — писал Дизраэли. Это, конечно, был более широкий замысел: Дизраэли имел в виду укрепление единства империи. Вероятно, его не смущало то обстоятельство, что реализация этого замысла превратила бы парламент Великобритании в парламент Британской империи, роль которого и положение в нем были трудно предсказуемы. Дизраэли утверждал, что реализация этой идеи «расширит базу нашей партии и вызовет волну дополнительных симпатий к ней».
Стэнли подошел к предложению более основательно и спокойно, чем его автор. 11 января 1851 г. он написал Дизраэли длинное письмо, в котором подробно проанализировал выдвинутую идею. Он спрашивал, кто в колониях будет выбирать депутатов в общеимперский парламент — те же избиратели, что выбирают в местные представительные органы? «Где гарантия, что мы не пойдем при этом на огромный риск? Что представители колоний не окажутся проникнуты демократическим духом, который всегда так силен в колониях и который мы так стремимся обуздать, а не поощрять?» Идея довольно долго обсуждалась и в конце концов была отвергнута, как не имеющая практической ценности.
Стэнли, представляя оппозицию, стремился к тому, чтобы вносимые от имени консерваторов предложения и идеи не содержали четкой конкретики, а носили общий и зачастую обтекаемый характер. Это было верно, так как, когда партия окажется у власти, неизвестно, как сложится обстановка, а правительству всегда полезно иметь свободу маневра. Эта традиция, возникшая давно, живет и поныне.
То было время, когда многие важные дела обсуждались и решались не по телефону, а путем переписки. Письма тех лет весьма многочисленны и подробны. Бумаге почему-то не боялись доверять самые секретные замыслы и мысли. Для сегодняшних историков это очень хорошо. То же было и в отношениях между Дизраэли и Стэнли. Далеко не всегда Стэнли соглашался с мнением Дизраэли. У последнего было много оригинальных идей, но их практическая сторона была зачастую слабой. Сказывалось то, что у него еще не было опыта работы в правительстве и проведения своих предложений через парламент. А у Стэнли такой опыт был. Он обладал спокойным, глубоким аналитическим умом и государственным опытом. Это был хорошо образованный, эрудированный человек. В университете он получал премии за сочинения на латинском языке. В этом он сближался с Дизраэли. Но в конкретных вопросах Дизраэли часто руководствовался воображением и интуицией, тогда как Стэнли прочно стоял на основе жизненного и государственного опыта. Это был мудрый прагматизм. Неудивительно, что оба государственных деятеля часто расходились относительно того, что конкретно следует предпринять в определенный момент. И здесь мы встречаемся с не совсем обычным явлением. Иногда, когда Стэнли письменно рекомендовал Дизраэли предпринять в палате общин или в партии ту или иную акцию, если Дизраэли был не согласен, то он оставлял такие письма без ответа. Это означало его несогласие с шефом. Конечно, это был серьезный риск, но Стэнли не делал из этого проблему, и Дизраэли его фронда сходила с рук.
Находясь в оппозиции, Дизраэли далеко не всегда использовал предоставлявшиеся возможности для атаки на правительство вигов. Это отмечали коллеги, хотя объяснить такое поведение динамичного по натуре Дизраэли было трудно. Возможно, дело было в том, что если бы было свергнуто правительство вигов и кабинет было поручено сформировать Стэнли, то он вынужден был бы включить в правительство ряд видных пилитов. А в их среде были крупные фигуры, уже имевшие опыт министров, и это автоматически отодвигало бы Дизраэли на второстепенные роли. Не исключено также, что он считал — и это было справедливо, — что, пока вопрос о протекционизме не решен окончательно так, как он полагал целесообразным, консерваторам не нужно добиваться формирования правительства — в той ситуации оно не могло быть устойчивым.
Некоторый свет на позицию Дизраэли проливает составленная им значительно позднее записка, которая гласит: «Большую трудность представлял вопрос о лидере палаты общин.[7] Я был лидером 250 человек, и, если принимать в расчет цифры, никто не мог сравниться со мной. Но у меня не было опыта работы на высоком правительственном посту; мне не приходилось стоять во главе даже самого скромного учреждения. В то время у меня не было и доверительной близости с лордом Дерби. Я не думаю, что он не решился бы предложить на пост лидера палаты общин какого-либо пилита, одного из его бывших или даже недавних коллег, если бы я согласился на это и согласилась партия в целом… Но кого?» Здесь у Дизраэли явно сквозит тревога, что при формировании правительства консерваторами его могли оттереть. В то время это действительно было грустной реальностью.
Либералы в парламенте тоже были расколоты на две группы, интригующие друг против друга. Их лидеры Пальмерстон и Рассел боролись за руководящую роль в партии и в правительстве. Кроме того, были еще радикалы, играющие в пацифизм, а также крайне агрессивные шовинисты, ура-патриоты, джингоисты. Подобная противоречивая, раздираемая внутренними интригами основа либерального правительства делала его положение весьма ненадежным.
