— Виталий Самсонович! Доброго здоровья!
— Никита, тебе чего требуется? — не отвечая на приветствие, деловым тоном спросил Виталий Самсонович. — Что имеешь по наряду?
— Шифер и цемент.
— А что держишь в уме?
— Рубероид… Хоть бы рулончиков пять. Для крыши…
— Получишь семь. Еще?
— Лишку шифера.
— Конкретно?
— Хоть бы листов сто.
— Восемьдесят. Сегодня больше не могу.
Никита кивнул в знак благодарности, тут же каким-то особенным, давно натренированным движением сунул в руку Виталия Самсоновича три десятирублевки, и тот, спокойно опустив их в свой нагрудный карман, сказал:
— Загружайся сперва цементом, да побыстрее!
— Там тоже местечка нету. Беда!
— Что за беда? Зараз место отыщется. — Виталий Самсонович крикнул шоферу, грузившему в свою машину: — Любезный, отодвинься назад и посторонись влево. Рядом станет вот этот грузовик. — И обратился к Никите: — Потом подъедешь к шиферу, а рубероид тебе поднесут, я скажу… Ну, покедова!
Часа через полтора, не выходя из кабины, Никита протянул вахтеру пропуск, улыбнулся, трогая пальцем взмокревший ус и как бы говоря: «Видишь, у меня полный порядок, так что в кузов тебе заглядывать нечего». Вахтер же и не собирался осматривать груз, он козырнул, приложив пухлую ладошку к своей кепке, и понимающе повел глазами. Тут же цепочка, слабо звякнув, упала, и тяжело груженная машина, покачиваясь и поскрипывал рессорами, выкатилась из ворот. Только теперь Никита облегченно вздохнул, рукавом вытер холодный, мокрый лоб и прибавил скорость. И хотя он уже был в безопасности, а в кузове лежали не семь рулонов рубероида, а восемь, и не восемьдесят штук лишних шиферных плиток, а более ста, на душе все еще было тревожно. Ему казалось, что следом за ним катится «Волга» с пугающим красным кушаком, что она вот-вот выскочит наперед и встанет поперек дороги. Никите хотелось побыстрее выбраться на шоссе и там в потоке машин затеряться. И все же у самого выезда он свернул на обочину, остановился и, беспечно насвистывая, вышел из кабины. Закурил, осмотрелся и, убедившись, что никакая «Волга» его не преследует, заглянул в кузов: там все лежало так же, как и было положено, — он успокоился и поехал.
«Да, ничего не скажешь, удачно съездил: и по наряду быстро получил, и еще прихватил то, что мне позарез нужно, — думал Никита, уже проезжая по знакомому шоссе. — Четыре рулона рубероида возьму себе, пригодится, а четыре отдам Катюшиной мамаше, надо же ее порадовать. У нее крыша на хате прохудилась. Без моей помощи что она может сделать? Шифер возьму весь себе на новый свинарник. Отличная будет кровля… Все ж таки как там ни говори, а хорошо, что на свете еще живут такие люди, как Виталий Самсонович и этот толстозадый вахтер. Если бы, к примеру, их не было? Нету — и все, как говорится, днем с огнем не отыскать. Тогда что? Как выходить из затруднительного положения? Сегодняшний день тому наглядный пример. Я должен был весь день проторчать возле ворот, поджидая своей очереди. А о шифере для себя лично, о рубероиде и мечтать нечего. Я же управился за какие-то два часа, и как управился! Сам себе завидую и радуюсь… А как он, подлец, взял трешку! Как свою собственную, глазом, сатанюка, не моргнул. Это же надо уметь! Да и Виталий Самсонович тоже порядочный фокусник, так ловко опустил десятки в свой карман, что будто бы и не опускал, а сами они туда повскакивали. И сразу нашлись для меня и место, и грузчики, а рулоны словно бы сами по себе припожаловали в кузов, я даже не видал, кто их принес, и не семь, а восемь… А вахтер, собака толстозадая, дажеть козырнул. Дай ему не трешку, а рублевку, не взял бы, знает себе цену, паршивец… Расскажи обо всем этом моему праведному бате. Что было бы! Взбеленился бы, поднял бы крик. А чего кричать? Кричать нечего. Да, слов нет, они живодеры и сукины сыны, но и без них же обходиться трудно»…
Никита размечтался и чуть было не проскочил мимо все так же кланявшихся ему акаций. Жестко затормозил, свернул вправо, и грузовик, поскрипывая рессорами, покатился по проселку. Вскоре Никита миновал лесок, свернул к Кубани, и вот он — Подгорный. Единственная улица лежала вдоль берега — домов двадцать, не больше. На краю улицы вытянулись в ряд три низких и длинных строения с покатыми черепичными крышами. Под этими крышами выращивалось множество кур, уток и гусей, и поэтому Подгорный назывался не хутором, а птицеводческим комплексом. Сперва было непривычно, непонятное, неведомо откуда заявившееся словцо как-то плохо ложилось на язык. Постепенно привыкли, теперь уже и слово кажется и понятным, и осмысленным, и все хуторяне выговаривают его без особого труда. Можно слышать: «Ну как там у вас, на комплексе?» — «Хорошо, дело идет, куда ни глянь — одна птица». — «Ты куда это собрался на мотоцикле?» — «Проскочу на птицеводческий комплекс, к брату». Года два назад Никита привозил на комплекс корма для птицы и случайно познакомился с Катей. Он остановил грузовик возле утиного корпуса и засмотрелся на миловидную женщину в цветной косынке и в белом халате. Задумчиво поглаживая пальцем светлый усик, Никита улыбался и молчал.
— Тебе что нужно, водитель?.
— Доброго здоровья, утиная хозяйка! Как твое имя?
— Екатерина Васильевна… А в чем дело?
— Катя… Екатерина Васильевна, принимай корма.
— Да ты что, аль новичок? Не знаешь, куда их доставлять? Вези вон туда, в кормоцех. Видишь трубу?
— Екатерина Васильевна, а где твоя хата?
— Тебе же нужен кормоцех. — Катя рассмеялась, щеки ее порозовели, глаза заблестели. — Зачем понадобилась моя хата?
— Хочу прийти в гости.
— Ой, погляди на него, какой скорый!
Стройная, в белом халате, она была похожа на какую то гордую птицу. Перед ней поднимался щиток, на щитке — две кнопки, как два зеленых глаза, и надо было знать, какую из кнопок и когда нажать, чтобы накормить и напоить прожорливое утиное стадо. Словно завороженный, Никита смотрел не на щиток с чудо-кнопками, а на Екатерину Васильевну и не видел, как транспортеры, лениво двигаясь, подавали корм, как утки жадно глотали готовую, приготовленную для них пищу, похожую на круто заваренную пшеничную кашу, — все собой заслонила эта женщина.
— Водитель, чего стоишь? — Ее снова душил смех. — Я же сказала, вези свой груз в кормоцех. Трубу-то видишь?
— Вижу, как не видеть. — Никита включил мотор, развернул грузовик. — А в гости я приду, так что поджидай.
С той поры Никита часто бывал у Кати и многое узнал о ней. Он узнал о том, что Катя развелась с мужем, не прожив с ним и года, что еще не так давно она была обыкновенной птичницей, а теперь диспетчер (тоже заковыристое словцо!) и одна управляется с тысячами крикливых и прожорливых уток. Он хорошо знал неказистую хатенку под изорванным старым толем, заросший бурьяном, осиротевший без хозяина двор, низкую, сбитую из досок калитку и хворостяные ворота. Ворота вросли в землю, хворост снизу сгнил, их никогда не открывали, и поэтому Никита не въезжал своим грузовиком во двор. Сегодня он тоже поставил его возле калитки и сразу же начал поспешно, чтобы никто не увидел, носить и складывать в сенцах рулоны рубероида. Мать Кати, Евдокия Гордеевна, женщина ласковая, словоохотливая, обрадовалась, увидев Никиту, хотела ему помочь.
— Мамаша, я сам. Вам это не под силу.
— Ой, какой же ты славный, Никита! Не забыл-таки про нашу кровлюшку!
— У меня, мамаша, слова не расходятся с делами.
— Он занес четвертый рулон, стряхнув пиджак, вытер руки тряпкой, которую ему подала Евдокия Гордеевна, спросил:
— Что-то я не вижу Катю?
— Нету ее дома. Завтра она свободная от дежурства, а зараз на комплексе.
— Мамаша, а вы удивительно хорошо выговариваете это трудное слово. — Никита наклонился в дверях, чтобы не зацепить головой притолоку, вошел в хату. — Помню, раньше у вас это не получалось. Научились, да?
— Одолела… Веришь, Никита, недели две мучилась, твердила, аж язык опух. Встаю утром — бубню, ложусь спать — бубню, словно молитву. Соседка Надюша услыхала мои разговоры и смеется. «Ты что, — спрашивает, — Дуся, аль умом тронулась? Чего ты ходишь по двору и заговариваешься, как ненормальная, и что-то поешь, мурлычешь себе под нос?..» Мне и Катя помогала. Сама говорит, а меня заставляет повторять за ней, да чтобы погромче. Так и наловчилась. — Евдокия Гордеевна спохватилась: — Небось проголодался? А я тебя байками угощаю. Мой руки и садись к столу. Сокол мой ясный, чем тебя попотчевать? Хочешь, нажарю яичницы, можно на сале, а можно и на сметане. Есть у меня и жареная уточка, и помидорчики солененькие, целенькие, как яблочки, и водочка отыщется… А за покупку не придумаю, как тебя и отблагодарить. Теперь у нас будет крыша. Не знаю, Никита, и что бы мы без тебя делали, благодетель ты наш!
